Палеопатология: медицинская экспертиза спустя тысячелетия...

Начало

Палеопатологии уже более 100 лет, но историки науки все еще не до конца уверены в том, на каком континенте появилось ее название. Кажется, что оно возникло спонтанно и в Европе, и в Америке. Впервые слово «палеопатология» зафиксировано в американском словаре «Standard Dictionary» 1895 года, и там дана официальная трактовка: «Наука о болезнях ископаемых животных, человека и растений». Европейцы считают, что автором этого термина был английский ученый, сэр Марк Арманд Раффер — он трагически погиб в 1913 году, не успев выпустить свою монографию, и тем самым не зафиксировал в письменном виде тот термин, который употреблял и пропагандировал многие годы. Впрочем, сейчас уже не столь важно, кто был первым, главное, что термин существует.

Первые труды по палеопатологии рассматривали главным образом ископаемых животных. Они относятся к началу XIX века, самые ранние — к концу XVIII (в частности, работы, описывающие болезни пещерного льва и пещерного медведя). Исследования же, касающиеся человека, появляются в начале XIX века. В то время у естественных наук пробуждался огромный интерес к человеку как объекту исследований, в том числе медицинских.

Для российского читателя интерес представляют в первую очередь работы Карла Максимовича Бэра (1792—1876), который был не только основоположником эмбриологии и сравнительной анатомии, но, по сути, и зачинателем отечественной антропологии. К.М.Бэр родился в Эстляндской губернии Российской империи (современной Эстонии), окончил университет в Дерпте (Тарту), а потом долгое время стажировался за границей. Его пригласили в Пруссию, и он создал при университете в Кенигсберге Институт анатомии. Позднее Бэр переехал в Санкт-Петербург (он был избран членом-корреспондентом Петербургской академии наук после того, как в 1826 году открыл яйцеклетку млекопитающих). Там он основал антропологический кабинет — говоря современным языком, антропологическое отделение академии.

Карл Максимович понимал, что задачей антропологии должны быть поиск и коллекционирование древностей, а не только современных образцов. Археологи привозили ему свои находки, из частных собраний стала формироваться научная коллекция, которая дала начало отделу антропологии в Кунсткамере. Возвращаясь к палеопатологии — К.М.Бэр написал статью о деформированных черепах, найденных в Крыму, которые ему привезли археологи-любители. Эту статью, по-видимому, можно назвать первой работой российского ученого, посвященной палеопатологии (если считать искусственную деформацию патологией). На мой взгляд, Бэр продемонстрировал более прогрессивный подход, чем западные естествоиспытатели, описывавшие аналогичные находки, — он попытался сопоставить письменные источники, а именно труды Гиппократа, с антропологическими данными. (Как ни странно, лишь антропологи первыми стали сравнивать несколько источников одновременно.)

Если же говорить о палеопатологии в узком смысле, то первой книгой о патологических изменениях у ископаемых людей, вероятно, следует считать брошюру французского исследователя Жюля Ле Барона (1881). А в нашей стране первопроходцем стал Дмитрий Николаевич Анучин — известнейший ученый, профессор Московского университета, основоположник антропологии, этнографии и географии в России. Свою диссертацию он посвятил некоторым аномалиям человеческого черепа. Это, безусловно, анатомическая и антропологическая работа, потому что он сравнивал эти аномалии и частоту их встречаемости у представителей разных рас, но отчасти он выступал в этой работе и как палеопатолог. Кроме того, у Анучина была интересная статья, посвященная ископаемым амулетам, вырезанным из человеческого черепа, — это уже, бесспорно, палеопатологическое исследование.

Место в семье наук

На мой взгляд, палеопатология — наука в большой степени прикладная. Она опирается на методы медицины, антропологии, судебной медицины, но исследует ископаемых людей — не так, как судмедэксперты, и не так, как обычные антропологи. Ее объект — патологические изменения на костях скелета и в мумифицированных останках. Поэтому мы можем рассматривать ее как отдельное научное направление. Однако результаты наших исследований, в зависимости от поставленной задачи, могут быть полезны той или иной науке. Если мы хотим описать жизнь исторического лица, это интересно прежде всего историкам и археологам. Если мы хотим описать появление первых симптомов какого-то заболевания, когда и где оно появляется и распространяется, это интересно историкам медицины. Если мы изучаем приспособление человека к определенным социальным или климатическим условиям, это интересно и антропологам, и археологам.

Примечательно, что в палеопатологических исследованиях заинтересованы и естественные, и гуманитарные науки, поэтому палеопатологи — специалисты междисциплинарного профиля. Палеопатолог должен хорошо разбираться в задаче, которую может поставить перед ним гуманитарная наука, — знать эпоху, особенности культуры, которую он изучает через свой объект — человека. Чтобы решать медицинские задачи, ему нужно разбираться в медицине, а для решения антропологической задачи — быть настоящим антропологом. На сегодняшний день это скорее минус, чем плюс. Большинство современных ученых углубляются в проблему, становясь узкими специалистами, а палеопатологи в большинстве случаев не могут себе этого позволить.

У читателя может возникнуть вопрос: где учат на такого специалиста? В нашей стране палеопатологами могут стать студенты кафедры антропологии МГУ — она располагается на биологическом факультете, и поэтому формальному признаку они, безусловно, естественники. Палеопатологией интересуются студенты-медики, но, как правило, когда они становятся врачами, это увлечение проходит или превращается в хобби. Палеопатологией занимаются также антропологи, получившие гуманитарное образование, — выпускники кафедры археологии, иногда кафедры этнологии и антропологии исторических факультетов. Правда, таких кафедр в нашей стране немного.

За границей же ситуация иная. Палеоантропология там — это прежде всего эволюционная антропология, она занимается проблемами происхождения человека современного вида. Практически в каждом западном университете, в особенности американском, есть кафедра, которая готовит палеопатологов, и специалистов этого профиля там гораздо больше, чем в России. В отличие от нас, они имеют возможность, как и медики, специализироваться по определенным заболеваниям. Есть палеопатологи, изучающие инфекционные заболевания, или травмы, или новообразования. И когда мы встречаемся с ними на конференциях Международного общества палеопатологов, то понимаем, в чем наша особенность. Мы подаем палеопатологию в контексте археологии либо палеоантропологии. У зарубежных коллег тематика докладов, как правило, сужена по сравнению с нашими: они описывают конкретную патологию, часто без археологического контекста. Мне кажется, что в этом смысле отечественное направление имеет преимущества перед западным.

Нам ближе так называемая биоархеология — направление, которое активно развивается в США с середины 70-х, когда специалисты-естественники —антропологи, зоологи, ботаники, почвоведы, физики, химики и проч. — стали использовать свои методы и источники для реконструкции древнего образа жизни. Антропологи такой специализации близки отечественным палеопатологам по задачам. Для нас болезнь — это прежде всего адаптация к неким условиям жизни. Как писал один из мэтров отечественной медицины И.В.Давыдовский, болезнь — это адаптация к измененным условиям среды. Изучая изменения скелета, мы можем понять, в каких условиях они появились. И не случайно наша группа физической антропологии работает именно в Институте археологии.

Лица исторические и доисторические

Рис. 1. Рентгеновские снимки костей Ивана Грозного. Стрелками показаны
окостеневшие связки мышц, что может указывать на нарушение общего
обмена веществ.
Портретная реконструкция выполнена М.М.Герасимовым

Пример палеопатологической реконструкции, которая интересна и историкам, и обычным людям, — болезни Ивана Грозного. По историческим источникам хорошо известно его неуравновешенное поведение. К концу жизни у него бывали приступы слабости — царь прощался с миром, говорил, что умирает, и окружающие верили, потому что он действительно был очень плох. Очевидцы писали также, что после 45 лет царь заметно располнел. Посол Священной Римской империи Даниил Принц из Бухаве, видевший Ивана Васильевича в 1576 году, писал о нем в своем сочинении «Начало и возвышение Московии»: «Он очень высокого роста, тело имеет полное сил и довольно толстое».

Палеопатологические данные позволяют предположить, что у Ивана Грозного был диабет (рис. 1). Химический анализ костной ткани показывает, что содержание ртути в останках Ивана Грозного значительно выше, чем в останках его современников и приближенных. Вероятно, его регулярно лечили препаратами ртути, скорее всего, мазями. Одно из проявлений диабета — изъязвления кожи, трофические язвы. Лекари, ничего не зная о самом заболевании, пытались избавить царя от его симптомов, действуя согласно медицинским представлениям своего времени. Кроме того, на рентгене костей и позвоночника Ивана Грозного мы видим характерные костные наросты и другие изменения, типичные для болезни Форрестье, которая часто сопутствует диабетическим нарушениям обмена веществ. Перепады настроения, приступы слабости, полнота к концу жизни тоже укладываются в картину этого заболевания. (Кстати, то, что Иван Грозный был дороден, подтвердило еще предварительное исследование скелета, выполненное М.М.Герасимовым в 60-е годы.) Диабет — конечно, не окончательный диагноз, его крайне сложно поставить, имея на руках только рентгенограммы костей и описания симптомов. Но предположение имеет достаточно веские основания.

Рис. 2. Дети из Сунгиря: слева - захоронение (реконструкция верхней одежды
с учетом расположения сохранившихся костяных нашивок); справа - реконструкция позы девочки, высверливающей отверстия (рисунок А.Н.Тазбаша)

Интересные результаты мы получили, исследуя погребения Сунгиря (рис. 2). Это стоянка палеолитического человека (возраст около 25—30 тысяч лет), знаменитая двумя погребениями: в одном были найдены останки 40—50-летнего мужчины, в другом мальчика 12—14 лет и девочки 9—10 лет, которые лежали в одной яме головами друг к другу. Когда я изучала пальчики рук девочки, мне удалось показать, что она часто выполняла прокручивающие движения кистью — вероятно, высверливая отверстия в предметах. Если учесть, что на одежде сунгирцев были тысячи нашивок, закрепленных через просверленные отверстия, неудивительно, что в этом занятии участвовали даже маленькие девочки.

У этой же девочки на одном из шейных позвонков есть заметное расширение суставной поверхности на фасетке с левой стороны. Это означает, что она носила тяжести на голове, придерживая поклажу правой рукой с наклоном головы влево. Благодаря этому наблюдению мы знаем, что маленькие девочки участвовали в длительных тяжелых переходах на равных со взрослыми, неся тяжелый груз. (Люди верхнего палеолита, естественно, кочевали: стоянки их были временными, а переходы долгими.) К ее девяти годам привычка наклонять голову влево при переносе тяжестей успела «зафиксироваться» в виде патологии сустава позвонка, следовательно, нагрузки такого рода начинались достаточно рано. Маленькие дети получали свою долю поклажи и несли ее на протяжении долгого пути.

Рис. 3. Ношение тяжестей на спине характерным образом изменяет плечевой сустав

Реконструкции физических нагрузок — одна из задач, которые успешно решает палеопатология. Так, привычка носить тяжелый груз за спиной деформирует плечевые суставы (рис. 3). У человека, долго практикующего такую деятельность, определенным образом разворачиваются плечи, и рано или поздно организм начинает фиксировать это состояние, оно становится адекватным выполняемой работе. Есть и другие признаки, понятные специалистам: специфические нарушения формы позвонков, костное срастание крестцово-поясничного отдела, появление энтесопатий, то есть патологических разрастаний или же углублений в местах прикреплений сухожилий и мышц к кости. Я думаю, что самым понятным примером будет формирование неправильной осанки у современных людей. Когда мы сидим на слишком высоком стуле или за слишком низким столом — читаем, пишем или работаем за компьютером, — со временем у нас неправильно изгибается позвоночник. Подобные нарушения опорно-двигательной системы мы фиксируем на ископаемом человеке и по ним реконструируем его наиболее продолжительную деятельность.

Курганы берегов Оми

Результаты палеоантропологии, палеодиетологии, краниологии и палеопатологии, взятые вместе, бывают удивительно информативными. Примером могут служить исследования захоронений эпохи бронзы на берегу реки Оми, проведенные специалистами группы физической антропологии Института археологии РАН и Института археологии, антропологии и этнографии СО РАН. Сопка-2 — археологический памятник в Новосибирской области, недалеко от слияния рек Омь и Тартас — представляет собой протянувшийся на полтора километра комплекс могильников, который включает в себя около 100 курганов и 700 захоронений. Самые старые из них датируются четвертым тысячелетием до н.э., самые поздние — началом второго тысячелетия н.э. Мы обратили внимание, что в погребениях с курганами (в отличие от тех, где курганов не насыпали, а просто хоронили в могилах) лежат останки высокорослых людей: их бедренные кости заметно длиннее, чем у представителей других культур, погребенных на этой территории. Людей из курганов стали изучать пристальнее, по разным маркерам. Выяснилось, что в их останках повышено содержание стронция. Этому факту могло быть два объяснения: либо у них был совершенно другой тип питания, не как у предшествующих культур, либо это мигранты, которые пришли на эту территорию из аридных (пустынных) ландшафтов. Но какое объяснение предпочесть?

Рис. 4. Мужской череп со следом ранения и женский — со следами ударов по лицу
(видны повреждения передних зубов)

Чтобы это выяснить, мы начали сравнивать патологии. У тех, кто лежал в курганах, чаще встречались разного рода боевые ранения — колотые, рубленые, причем только у мужчин. Вот первый аргумент в пользу «мигрантской» версии: они пришли на берега Оми и были встречены не слишком дружелюбно, возможно, завоевывали это место. А на женских черепах мы часто находили последствия травм верхней челюсти, переломанные носы, выбитые передние зубы (рис. 4). Попросту говоря, их часто били по лицу. Били, вероятно, мужчины — едва ли женщины ломали друг дружке носы.

Еще один фрагмент пазла — данные краниологии (науки, изучающей нормальные вариации черепов, от лат. cranium — череп). Представители «курганной» культуры оказались совершенно непохожими на местное население — они тяготели к среднеазиатскому антропологическому типу. Это подтверждает, что их родиной могли быть те самые аридные зоны, которые выявляются по химическому анализу костной ткани.

Таким образом, только по результатам исследования костных останков мы можем реконструировать историю прихода этих мигрантов на берега Оми. Их встречают оружием, но они завоевывают себе территорию и продолжают жить здесь, в итоге целиком и полностью сменив местное население. Что касается обычаев этого народа — по-видимому, у них господствовали суровые патриархальные порядки.

Но это еще не все. У некоторых мужчин из курганов были характерные травмы костей предплечья, следы сильных нагрузок на руки и плечи. По опыту изучения других групп мы знали, что такое часто наблюдается у ремесленников. Мы определили концентрацию меди в останках, и оказалось, что у некоторых членов группы, оставившей курганные погребения, она приблизительно вдвое выше, чем в норме. Более того, она резко повышена именно у тех людей, у которых обнаружены травмы предплечий и усиленные нагрузки на верхний пояс конечностей. Очевидно, они были кузнецами, производили или обрабатывали медь. Согласитесь, что результаты впечатляют: по многоплановому анализу ископаемых костей удается реконструировать профессию человека, жившего несколько тысячелетий назад.

Войны и нашествия

Рис. 5. По реконструкции антропологов, в коллективных захоронениях Кенигсберга 95% погребенных составляли мужчины — солдаты наполеоновской армии, 4,7% —женщины (по историческим сведениям, вероятно, белошвейки), 0,3% — мальчики-подростки

Следующий пример показывает, как работают палеопатологические индикаторы стрессовых состояний. Множество солдат армии Наполеона, отступая из России, погибли от холода в Вильне (современный Вильнюс). Русские войска хоронили французов во рвах. В 2003 году эти захоронения изучили французские и литовские палеопатологи. В результате мы узнали много нового о людях, живших на рубеже XVIII и XIX веков, о том, в каком состоянии французская армия покидала Россию, какие были ранения у солдат. У многих французов был зафиксирован острый, быстро развивающийся кариес — признак сильного стресса. Принято считать, что причинами такого кариеса могут быть различные факторы: и плохое питание, и общее угнетенное состояние организма, и неблагоприятные внешние условия (тот же холод), и психический стресс. При этом и палеопатологи, и медики хорошо знают, что организмы молодых людей реагируют на эти факторы более остро. Еще одно подтверждение того, какой нелегкой для наполеоновской армии оказалась «русская кампания».

Рис. 6. Длина тела у солдат. Известно, что в кавалерию армии Наполеона набирали рекрутов выше 178 см, в гвардию — 173—178 см, а пехотинцы и артиллеристы могли быть небольшого роста (165—169 см). Согласно полученным данным, в кенигсбергских захоронениях были представители всех родов войск

Мы провели аналогичное исследование на калининградских материалах. В 2006 году в Калининграде (бывший Кенигсберг) археологи Института археологии РАН обнаружили 12 коллективных захоронений французских солдат. Вместе с коллегами из Франции, которые прежде участвовали в литовском проекте, мы пристально изучили этот материал и получили много дополнительных сведений. Средний возраст погибших был около 20 лет, среди них оказалось много высокорослых (рис. 5, 6). Согласно литературе, во французскую гвардию времен Директории, впоследствии включенную в консульскую гвардию Наполеона, отбирали солдат «с безупречными нравами» и ростом от 178 см. Но средний рост солдат из разных родов войск, разумеется, был меньше, да и первое условие могло трактоваться вольно. Подробность «негероическая», но важная для истории медицины — у многих солдат мы обнаруживали следы зажившего сифилиса. Очевидно, эти молодые красавцы получали инфекцию еще в мирной жизни, а в армии их лечили, и, судя по состоянию костной системы, вполне успешно. Замечу, что и для антропологов материалы калининградских раскопок представляют специальный интерес. Перед исследователями живые свидетели, рожденные в смутное время Французской революции. Какими они были, как они жили — это вопросы, привлекающие внимание не только историков.

Рис. 7. План Стрелки в Ярославле. Кружками отмечены места, где были найдены захоронения, слева показано соотношение мужчин, женщин и детей в каждом. Судя по всему, мужчины пали, защищая вход в город, а детей и женщин захватчики убивали, уже проникнув в него

Нам доводилось изучать и материалы из совсем иных коллективных погребений — эпохи захвата Руси татаро-монголами. В 1238 году войско хана Батыя захватило и разграбило Ярославль. Это нападение довольно скупо освещено в источниках, и сведения, полученные во время раскопок, ценны тем, что дополняют картину трагичными деталями. При раскопках 2005 года на Стрелке, самой древней части Ярославля, были найдены руины главного собора города и сгоревшие при средневековом пожаре жилые кварталы. В руинах одного из амбаров было захоронено около сотни людей, большинство — женщины и дети (рис. 7). Мужчин так мало, очевидно, потому, что они погибали в других местах, например у городских ворот — там обнаружили заброшенный колодец с останками тел погибших воинов. Результаты дендрохронологического анализа подтверждают, что колодец был построен около 1220 года.

Рис. 8. Скелет ребенка не старше 10—12 лет со следами ранения в грудь (место удара показано стрелкой). Слева — сквозное отверстие в лопатке

Находки из раскопок изучал коллектив, состоящий из разных специалистов — помимо археологов и антропологов это были палеозоологи, палеоботаники и, как уже упоминалось, специалисты по датированию — дендрохронологи. Об этом исследовании можно написать отдельную статью, а установленных фактов писателю, наверное, хватило бы для создания исторической повести. Если же говорить только о палеопатологических данных, то они позволили восстановить картину гибели этих людей. Характер ранений говорит о том, что пешие убегали от всадников. По мирным жителям, по маленьким детям стреляли из луков, рубили их саблями, разбивали головы боевыми топорами (рис. 8). Оставшиеся в живых не смогли похоронить это множество убитых как подобает. К погибшим вернулись только несколько месяцев спустя и погребли в импровизированных могилах разрушенного города (это также стало известно благодаря совместным исследованиям антропологов и зоологов). Город разорили, но не уничтожили совсем. Впереди были битва на Туговой горе, восстания против ордынских сборщиков подати, двухвековое иго.

Микрорентген и ДНК

Теперь нужно подробнее рассказать о методах, которыми получают все эти результаты. Прежде всего это современные морфологические методы — изучение костного материала путем измерения, анализа нормы и патологий с использованием данных рентгенологии и гистологии. Иногда удается применить микробиологический анализ, биохимический анализ и методы молекулярной генетики. Методы современной генетики позволяют подтвердить диагноз туберкулеза, сифилиса, проказы. Используется также микрохимический анализ стабильных изотопов и микроэлементов (вспомните кузнецов из курганов на Оми).

Порядок исследования напоминает работу судебных медиков — мы часто пользуемся их алгоритмом исследования, который хорошо подходит и для наших задач. Останки человека выкладывают в анатомическом порядке, фиксируют сохранность скелета. Затем проводят измерения, отмечают патологии и аномалии, находки описывают и фотографируют, и наступает черед более тонких методов.

Палеопатологу необходимы навыки четкого и точного определения возраста. Помимо традиционного анализа признаков на черепе и на тазе, для этого существуют косвенные признаки: состояние суставных поверхностей, позвоночника, ребер и т. д. Важно также определить пол: некоторые заболевания более характерны для мужчин, другие — для женщин.

Иногда применяют даже гистологическое (то есть связанное с изучением строения костных тканей) определение возраста. К сожалению, это деструктивный метод и его не всегда допустимо использовать: чтобы исследовать кость таким образом, приходится делать спил. Зато он весьма информативен. Даже неспециалисту видно, как различается середина бедренной кости у людей разного возраста: у пожилого человека она имеет разреженную структуру, у молодого — плотную, компактную.

Палеопатологи пользуются в своих исследованиях традиционными измерительными методами, принятыми во всем мире. Мы, так же, как и зарубежные коллеги, измеряем костные останки, чтобы реконструировать длину тела, его пропорции, особенности лица. Кроме того, для нас крайне важно получить информацию о флуктуирующей асимметрии. Чем она явственней, тем больше оснований утверждать, что человек рос в тяжелых, неблагоприятных условиях.

Что касается рентгеновских методов, мы применяем не только обычный рентген, знакомый читателю по медосмотрам, но и так называемую микрофокусную рентгенографию. Она позволяет сразу получить увеличенное изображение — это очень полезно, когда мы изучаем какую-нибудь мелкую деталь, например зуб или сустав пальца. У знаменитого неандертальца из Киик-Кобы в Крыму (эта древнепалеолитическая стоянка была обнаружена в 1924 году Г.А.Бонч-Осмоловским) мы исследовали таким образом фаланги пальцев ног. В костной ткани были видны светлые поперечные линии — слои более плотной ткани, которые повторялись с определенными промежутками. Это линии задержки роста, которые означают, скорее всего, что юному неандертальцу приходилось голодать в определенные сезоны. Если бы не прицельная микрофокусная рентгенография, различить эти линии было бы очень трудно. У этого же неандертальца есть намек на старый, заживший перелом фаланги стопы и характерные свидетельства воспалительного процесса на нескольких фалангах пальцев. Подобные следы в костной ткани могут быть следствием осложненной травмы, инфекции либо обморожения.

Гистологические методы часто используют и для выявления бактериальных заболеваний, таких, как проказа или сифилис. Есть несколько диагностов в мире, которые виртуозно умеют это делать на ископаемом материале. Однако гистология в этом случае — не самый лучший метод, особенно по сравнению с методами исследования древней ДНК. Чтобы найти ДНК бактерии, мы можем взять образец из любого участка скелета, но лучше всего для такого анализа подходят зубы. Это своего рода капсулы времени: зуб закрыт эмалью со всех сторон, и в пульпе сохраняется незагрязненная органика — оттуда проще получить чистую ДНК, как самого человека, так и патогенных микроорганизмов. На современном уровне молекулярной генетики для этого нужно совсем немного материала, а работает метод замечательно.

Иногда успешными оказываются и более окольные пути. Если вернуться к костям солдат, найденным в Вильнюсе, — палеоэнтомологи нашли в почве на месте захоронения останки вшей, а из них была выделена ДНК риккетсии, возбудителя тифа. Это позволило биологам и медикам проанализировать распространение тифа среди солдат армии Наполеона.

Диагноз через столетия

Из всего, о чем говорилось выше, понятно, что даже самые квалифицированные палеопатологи постоянно обращаются за помощью к коллегам. Опытный специалист по травмам может хуже разбираться в инфекциях и новообразованиях. Приходится консультироваться со специалистами в этих областях, обсуждать с ними спорные случаи. В результате такого «консилиума» становится понятным, что нужно сделать, чтобы поставить окончательный диагноз.

Палеопатолог может узнать о «пациенте» гораздо меньше, чем врач. Мы лишены многих источников информации — нет мягких тканей, крови, о клинических анализах не приходится и мечтать. Более обширной информацией располагают палеопатологи, которые изучают мумии. На Западе это направление исследований представлено достаточно широко, но в нашей стране мумификация останков — не самый распространенный случай, гораздо чаще приходится работать лишь с костными останками. Отсюда специфические методы дифференциальной диагностики. Используя тот минимум, который у насесть, мы должны сказать примерно то же самое, что говорит врач, когда ставит диагноз нашему современнику.

Понятно, что некоторые категории болезни мы бессильны опознать. Только те, которые так или иначе затрагивают костную систему, — аномалии разного рода, залеченные и незалеченные травмы, болезни, связанные с воспалительным процессом, крайне редко — злокачественные болезни кровеносной системы, например миелому. В список можно добавить и некоторые нарушения обмена веществ, артропатии, то есть болезни суставов и позвоночника, и некоторые доброкачественные и злокачественные опухоли.

Нам приходилось делать дифференциальную диагностику по останкам ребенка 10—12 лет из Таганского могильника (это захоронение эпохи бронзы находится недалеко от Воронежа). Этот ребенок погиб от ранений в грудь и в голову, но при жизни страдал хроническими заболеваниями, оставившими следы на костях. Мы нашли у него заживший перелом плечевой кости (явно случившийся задолго до гибели) и болезнь Шоермана — защемление мягких тканей между телами позвонков, которое происходит из-за резкого толчка — например, у всадника, под которым резко рванула лошадь, или ныряльщика, ударившегося головой о дно в мелком водоеме. Такая межпозвоночная грыжа разрушает и костную структуру, и мы можем ее фиксировать на ископаемых материалах. Это уже не история смерти, а история жизни.

Итак, что позволяет выявить изучение костных останков? Травмы и ранения, зубные болезни, болезни суставов и позвоночника, некоторые бактериальные инфекции, некоторые нарушения обмена веществ, некоторые опухоли доброкачественной и злокачественной природы, а также, о чем уже говорилось, индикаторы стрессов и нагрузок. Кажется, немного — и в то же время достаточно для многих интересных выводов.

Место первой публикации: журнал «Химия и жизнь», 2011, № 5, с. 14-19.