Российский археолог, д. и. н., ведущий научный сотрудник Отдела археологии палеолита Института истории материальной культуры РАН (ИИМК РАН, Санкт-Петербург).
Насилие с применением оружия, безусловно, имеет очень длительную историю. Вероятно, оно появилось тогда же, когда появилось само оружие. Конечно, это совсем не обязательно была война. Для подавляющего большинства древнейших археологически засвидетельствованных актов использования человеком оружия против другого человека совершено невозможно установить их социальный контекст, т.е. определить, имели ли в том или ином случае место санкционированные обществом организованные боевые действия между политически автономными группами (собственно война), или же межличностные "разборки" (драка, поединок, просто выстрел или удар "из-за угла"), или ритуальное убийство, или, наконец, казнь. В тексте этой статьи сам термин война встречается редко, речь в ней идет о вооруженном насилии как таковом, какие бы формы оно не принимало.
Понятно, что о распространении, характере и формах вооруженного насилия в бесписьменные эпохи приходится судить, главным образом, на основании археологических, палеоантропологических и этнографических данных. Долгое время ведущую роль здесь играли именно последние - наиболее богатые, и, казалось бы, наглядные, - однако с конца прошлого столетия их надежность все чаще ставится под сомнение, а на первый план постепенно выходят ископаемые материалы, пусть и гораздо менее "красноречивые", но зато оставленные обществами, которые еще не могли испытать воздействия цивилизации. Кроме того, источниковедческий потенциал этнографии в данной области почти исчерпан - возможности для получения новых данных или для проверки старых становятся по понятным причинам все более и более ограниченными, тогда как массив археологических и палеоантропологических фактов, напротив, растет сейчас едва ли не в геометрической прогрессии, и залежей их хватит еще на многие и многие поколения исследователей.
Отражением переориентации на археологические материалы стало, в частности, появление в последние десятилетия довольно большого числа публикаций, в том числе весьма солидных по объему сборников, посвященных вооруженному насилию в каменном веке. Раньше таких исследований почти не было (если не считать работ о каннибализме, который вовсе не обязательно связан с насилием). То есть статей и книг о первобытной войне, насилии и агрессии выходило очень много (есть и прекрасный обзор на русском языке: Шнирельман 1994), но излагались и обсуждались в них преимущественно, а иногда и исключительно этнографические данные, так что речь шла обычно о теоретических вопросах, о войне у ранних земледельцев, о насилии у бродячих охотников-собирателей и т.д., но не о войне в неолите или насилии в палеолите (хотя термины эти, конечно, иногда упоминались). Впрочем, специальных работ о насилии в палеолите и сейчас почти нет, исключая старую сводку М. Роупер (Roper 1969) и несколько статей, посвященных описанию и анализу ряда конкретных палеоантропологических находок (см. ниже), но зато по неолиту и мезолиту литературы уже довольно много (Behrens 1978; Underhill 1989; Vencl 1984, 1999; Аникович, Тимофеев 1998; Christensen 2004; Guilaine, Zammit 2005; Roksandic 2004, 2006; Bar-Yosef 2010; LeBlanc 2010; Schulting, Fibiger 2012 и т.д.).
Конечно, интерпретация ископаемых, т.е. антропологических и археологических, свидетельств вооруженного насилия сопряжена с рядом серьезных трудностей, которые не возникают при работе с "живыми" данными этнографов. Особенно ощутимы эти трудности, когда речь идет о палеолите - эпохе, для которой неизвестны (или, во всяком случае, не могут быть идентифицированы) ни специализированные, предназначенные специально для убийства себе подобных, виды оружия, ни укрепленные поселения, ни погребения воинов, ни массовые захоронения жертв боевых действий или репрессий. Все, что есть в распоряжении исследователей - это немногочисленные человеческие кости со следами повреждений явно или предположительно насильственного происхождения, а также еще более скудные и очень трудные для истолкования изобразительные сюжеты, в которых при желании и достаточно развитом воображении можно усмотреть сцены схваток и убийств. Обобщению и анализу данных такого рода и посвящена эта статья. В ней сначала дается краткий обзор материалов, могущих пролить свет на вопрос о вооруженном насилии в палеолите, а затем предпринимается попытка найти способ для хотя бы очень приблизительной и общей оценки динамики этого явления на заключительных стадиях рассматриваемой эпохи.
Хотя большинство переломов, отверстий, вмятин, царапин и иных механических нарушений, наблюдаемых на человеческих скелетах или изолированных костях палеолитического возраста, имеет посмертное происхождение - либо естественное (геологические процессы, деятельность животных-падальщиков), либо антропогенное (различные ритуальные манипуляции с останками умерших, некрофагия, неосторожность при раскопках или обработке коллекций), - отдельные повреждения с большой степенью вероятности могут быть интерпретированы как прижизненные. Среди них преобладают бытовые и охотничьи травмы, а также дефекты, появившиеся вследствие различных заболеваний, но встречаются и раны, которые можно приписать воздействию ударного или метательного оружия. Некоторые из таких ран трудно, а иногда и невозможно объяснить иначе, однако для большей их части подобное истолкование является лишь одним из нескольких допустимых. Последнее относится едва ли не ко всем случаям, описанным для ранних гоминид (плиоцен, ранний и средний плейстоцен), к большинству случаев, известных для неандертальцев и их современников (конец среднего и первые две трети позднего плейстоцена), и ко многим ранениям, зафиксированным на костяках Homo sapiens эпохи верхнего палеолита (последняя треть позднего плейстоцена).
Ранние гоминиды. На скелетных остатках ранних гоминид достоверных следов боевого травматизма нет. Полностью исключить вероятность того, что к появлению каких-то из повреждений на костях австралопитеков или Homo erectus приложили руки их собратья, нельзя, но и доказать это ни для одной из конкретных находок невозможно. Некоторые повреждения на костях австралопитеков, рассматривавшиеся когда-то Р. Дартом и многими другими авторами как свидетельства насилия с применением орудий (сводку см. напр. в Roper 1969), оставлены, по-видимому, зубами хищных животных и иными естественными агентами. Спорным является и вопрос о происхождении вмятин, отверстий и трещин на черепах китайских и яванских гоминид конца нижнего и первой половины среднего плейстоцена из Чжоукоудяня (Weidenreich 1943), с местонахождения Гунванлин (Caspari 1997), из пещеры Хулу (Shang, Trinkaus. 2008) и ряда других пунктов. Точно установить природу этих повреждений пока не удалось - они могут быть, а могут и не быть связаны с насилием.
Сторонниками первого варианта решения вопроса предложена захватывающая воображение гипотеза, согласно которой Homo erectus Восточной Азии частенько вступали друг с другом в схватки и при этом били противников по голове дубинками, чем якобы и объясняется то обстоятельство, что стенки черепной коробки у представителей данного вида толще, чем у большинства других гоминид (Boaz, Ciochon 2004, 2004a: 81-88, 170-171).
Повреждения, похожие некоторыми своими особенностями на раны, есть и на костях гоминид второй половины среднего плейстоцена - с местонахождения Чепрано в Италии, из пещеры Сима де лос Уэсос в Испании, грота Зуттиех в Израиле и т.д. Наиболее интригующая из находок такого рода, известных для рассматриваемого периода, происходит из Китая. Вмятина от сильного удара тупым предметом идентифицирована в результате нового исследования черепа Мапа 1 (Wu et al. 2011), найденного еще в 1958 г. близ одноименной деревни в провинции Гуандонг на юге страны, в одной из пещер отдельно стоящей горы Львиная голова. Возраст черепа, представленного фрагментами нескольких костей, по фауне и термолюминисцентным датам определяется в рамках от конца среднего до начала позднего плейстоцена, примерно от 240 до 130 тлн. Принадлежал он человеку, видимо, мужского пола (согласно ранним описаниям) на четвертом-шестом десятке лет, таксономическое положение которого остается спорным, как и для всех восточноазиатских гоминид близкого возраста. До недавнего времени их объединяли под маловразумительным названием «поздние архаичные люди» (late archaic humans), и отчасти эта традиция сохраняется поныне. Вмятина в форме сегмента длиной14 мм и глубиной до1,5 мм расположена на чешуе лобной кости примерно в4 см выше бокового края правой орбиты, а на поверхности эндокрана ей соответствует выпуклость.
По мнению авторов описания, рана, скорее всего, была нанесена человеком. Она зажила, но, по-видимому, на какое-то время получивший ее индивид оказался недееспособным. Расположение раны справа позволяет предполагать, что, если ее нанес человек, то не прямым ударом (если он не был левшой), а, например, бросив камень или какой-то иной предмет. Еще одна теоретически возможная версия, которую авторы описания не рассматривают, но которая хорошо согласуется с локализацией раны на правой стороне - это нанесение обладателем данного черепа травмы самому себе в ходе какого-то ритуала, например, оплакивания. Во многих обществах существовали и существуют обычаи, предписывающие выражать скорбь самоистязанием. В частности, они были широко распространены среди аборигенов многих областей Австралии (Берндт, Берндт 1981: 367, 369, 371). Раны, наносившиеся ими себе в ходе погребальных ритуалов, например, ударами дубинками, камнями и иными предметами по голове, могли оставлять на костях, и, прежде всего, на передней части черепа следы, которые подчас очень трудно отличить от боевых увечий (Webb 1995: 202, 205). Сколь ни маловероятным кажется такой сценарий применительно к гоминидам среднего плейстоцена, его все же следует иметь в виду при интерпретации ран, подобных той, что зафиксирована на черепе Мапа 1.
Неандертальцы и ранние (доверхнепалеолитические) Homo sapiens. Большинство механических повреждений, выявленных на костях гоминид этой группы (сводку см. напр. в Wu et al. 2011: table S2), тоже не поддается однозначному истолкованию. Например, углубления явно искусственного происхождения на левом бедре и на подвздошной кости скелета Схул IX (ранний Homo sapiens), которые на протяжении более чем полувека со времени их описания (McCown, Keith 1939: 74-75) рассматривали как результат ударов деревянным копьем и использовали в качестве главной иллюстрации вооруженного насилия в среднем палеолите, теперь интерпретируют как посмертные. Их появление по-прежнему объясняют ударом, но не копьем, а, скорее, киркой в ходе раскопок (Churchill et al. 2009: 175-176). Не установлена точно природа травм на черепе Кафзех 11 (Tillier 1999) и ряде других скелетных остатков ранних Homo sapiens.
По неандертальцам данных больше и природа повреждений в некоторых случаях, как будто, понятней. Вообще, если судить по наиболее полно сохранившимся скелетам, то напрашивается вывод, что ни один неандерталец, проживший более 30 лет, не избежал серьёзных травм, а некоторые получали их с незавидной регулярностью. От последствий сильных ударов и падений не раз приходилось оправляться человеку из грота Фельдгофер (повреждены плечевая и затылочная кости), его собратьям из Шанидара (Шанидар 1 – лобная, скуловая и плечевая кости, ключица, стопа) и Кебары (Кебара 2 – пятый грудной позвонок, запястье), обычным делом были переломы ребер (Ля Шапелль, Шанидар 4), рук (Крапина 180, Ля Кина 5), ног (Табун 1, Ферраси 2) и иные несчастья (см. напр. Estebrook 2009). Среди таких травм имеются и раны, почти наверняка нанесенные колющими предметами. Это проникающие ранения грудной клетки и головы, зафиксированные, соответственно, на скелете Шанидар 3 (Trinkaus, Zimmerman 1982; Churchill et al. 2009; Franciscus, Holliday 2013: 66) и на черепе из Сен-Сезар (Zollikofer et al. 2002). Их обычно рассматривают сейчас как древнейшие достоверные свидетельства вооруженного насилия, хотя, строго говоря, в подобных случаях никогда нельзя полностью исключить вероятность того, что рана не связана с агрессией, а является следствием неосторожного обращения с оружием или несчастного случая на охоте.
Судя по некоторым особенностям отметины (паза) на пораженном ударом девятом левом ребре неандертальца из Шанидара, рана была нанесена лёгким метательным оружием дальнего действия, вроде дротика, оснащенным каменным наконечником (Churchill et al. 2009). Поскольку считается, что сами неандертальцы таким вооружением не обладали, высказывалось предположение, что в данном случае мы можем иметь дело со свидетельством межвидового конфликта с Homo sapiens. На самом деле, однако, если данная рана действительно была нанесена дротиком, то это, скорее, должно рассматриваться как свидетельство наличия метательного вооружения у местных неандертальцев, поскольку никаких следов присутствия в Загросе (и в западной части Азии в целом) в соответствующий период людей современного анатомического типа пока не выявлено.
В связи с темой "межвидового конфликта" вспоминается старая гипотеза Г. Клаача, который полагал, что доказательством войны между неандертальцами и современными людьми являются находки из Крапины.
«Пока что, - писал он, - это единственное место, где были обнаружены кости обоих типов людей ледникового периода, причём состояние этих костей позволяет сделать вывод, что здесь произошла битва за овладение пещерой» (Klaatsch 1920: 325).
Однако уже современникам Клаача было ясно, что нарисованная им картина во многом фантастична, а спустя всего несколько лет она стала казаться и вовсе невероятной. «В настоящее время никто уже не думает серьезно о «сражении при Крапине», где гориллоидные западные неандертальцы и пришедшие с востока орангоидные ориньякские люди (т.е. Homo sapiens) сражались и победители пожирали побеждённых»1 - заметил по этому поводу не без иронии Г. Вейнерт. Если каннибализм в Крапине и имел место, подчеркнул он далее, то и съеденные, и те, кто их ел, были неандертальцами (Вейнерт 1935: 231). (Примечание: Клаач полагал, что разные формы людей произошли от разных форм человекообразных обезьян)
Действительно, сегодня мы знаем, что неандертальцы, чьи кости обнаружены в Крапине, жили задолго - за десятки тысяч лет - до того, как в Европе появились первые Homo sapiens. Были ли они каннибалами - неизвестно, а если и были, как их сородичи из пещер Муля-Герси во Франции (Defleur et al. 1999) и Эль-Сидрон в Испании (Rosas et al. 2006), то из этого еще не следует, что они враждовали между собой и убивали друг друга. Во всяком случае в двух только что названых случаях, где факт каннибализма считается установленным, доказать его связь с насилием невозможно. Он мог быть просто частью погребального ритуала. Сколько-нибудь надежно идентифицируемых следов поражения оружием на костях из Крапины нет, и некоторые исследователи считают, что вообще почти все наблюдаемые на них повреждения возникли под воздействием естественных факторов, таких как давление пещерных отложений, скальные обвалы, или, например, обгладывание человеческих останков животными-падальщиками (Orschiedt 2008). Другие придерживаются противоположного мнения, указывая, в частности, на то, что "как количество, так и распределение травм на лобных, теменных и затылочных костях из Крапины вписываются в картину, характерную для тех групп охотников-собирателей, где межличностное насилие является, как кажется, главной причиной черепных травм" (Estabrook, Frayer 2013: 85).
Homo sapiens верхнего палеолита. Для этой группы количество достоверных палеоантропологических свидетельств вооруженного насилия намного больше, чем для предыдущей, но в подавляющем своем большинстве они относятся к финалу рассматриваемой эпохи, ко времени позднее последнего ледникового максимума (после 18 тлн). К этому же времени относятся и все известные в палеолите человеческие кости с застрявшими в них каменными или костяными наконечниками (см. табл. 1). Для предшествующего периода данные скудней, а надежно идентифицируемые следы ран от оружия единичны.
В 2009 г. следы раны, нанесенной, почти наверняка, оружием, были выявлены на первом грудном позвонке мужчины из знаменитого погребения в Сунгире (см. Trinkaus, Buzhilova 2012), обнаруженного еще в 1964 г. Погребение традиционно относили к средней поре верхнего палеолита, что подтверждала и большая серия радиоуглеродных дат от 20 до 28 тлн (кал 24-32), но последние датировки, выполненные с применением усовершенствованной методики очистки образцов, предполагают древность от 32,5 до 38 тлн кал (Nalawade-Chavan et al. 2014). Возраст погребенного, скорее всего, около или немногим более 50 лет. Повреждение локализуется в теле левой переднее-боковой части позвонка и представляет собой несквозное отверстие длиной 10 мм, шириной 1-2 мм и глубиной до 6 мм, оставленное проникшим в костную ткань остроконечным тонким предметом. По хорошо аргументированному мнению авторов публикации, появление данного повреждения после погребения или тем более раскопок исключено, а после смерти в ходе погребального обряда крайне маловероятно. Положение отверстия, предполагающее, что причинивший рану предмет прошел через нижнюю часть шеи (над левой ключицей), и отсутствие каких бы то ни было следов заживания говорят о том, что рана, скорее всего, оказалась смертельной (причем смерть последовала незамедлительно). Нанесена она была, видимо, копьем или ножом и может с большой долей вероятности рассматриваться как результат акта насилия, хотя нельзя полностью исключить версию самоубийства или просто случайности. В качестве возможных контекстов акта насилия рассматриваются межгрупповое столкновение (война), внутригрупповой конфликт, ритуальное убийство и казнь. Наиболее правдоподобными авторы считают вторую версию (внутригрупповой конфликт) и версию случайности. От смертельной раны, нанесенной колющим предметом в область таза, и последующего сильного кровотечения мог умереть и подросток, скелет которого обозначают как Сунгирь 2 (Buzhilova, 2005).
Для ранней и средней поры верхнего палеолита западной и центральной Европы (ориньяк, граветт и синхронные им индустрии), а также для современных им культур внеевропейских регионов явных свидетельств боевого травматизма нет. М. Бреннан (Brennan 1991), проанализировавшая останки 209 людей среднего и верхнего палеолита юго-западной Франции, пришла к выводу, что следов ранений на их костях совсем немного, а те, которые есть, можно с равной долей вероятности объяснить как насилием, так и несчастными случаями. В пользу второго из этих двух возможных объяснений говорит полное отсутствие в изученной выборке повреждений от парирования ударов, а также ран на левой стороне головы.
По разному можно объяснить и повреждения на костяках из Дольних Вестониц в Чехии. Б. Клима предположил, что двое индивидов из тройного погребения, найденного на этом памятнике, встретили насильственную смерть, отметив также в этой связи и три заживших раны на лобной кости мужчины из одиночного погребения, открытого в 1987 (Klima 1988: 835). Впоследствии в изложении некоторых авторов эта гипотеза приобрела вид доказанного и притом раздутого факта (см. напр. Boesch 2009: 1412). Напротив, Д. Анри-Гамбье, проанализировавшая эти материалы, пришла к заключению, что травматизм в данном случае вполне мог иметь бытовой характер, и что вообще раны, нанесенные оружием, на граветтских костяках отсутствуют или редки (Henry-Gambier 2008: 170).
Еще одним памятником, который часто фигурирует в литературе в связи с темой вооруженного насилия в палеолите, является Машицкая пещера в южной Польше. Здесь в хорошо сохранившемся культурном слое среднего мадлена наряду с каменными и многочисленными костяными орудиями найдено около 50 фрагментов как минимум 16 человеческих черепов, залегавших среди костей животных. На них были идентифицированы следы резания, скобления и даже скальпирования, что исследователи стоянки сочли достаточным основанием для того, чтобы говорить не только о "каннибализме, ориентированном в основном на поедание мозга" (Kos?owski, Sachse-Kos?owska 1993: 170)3, но и об уничтожении обитателей пещеры врагами. То обстоятельство, что наряду с местным на памятнике представлен днестровский и волынский кремень, позволило "разоблачить" вероятного агрессора - людей молодовской культуры или восточного граветта, "которые могли не слишком благосклонно смотреть на пришельцев с далекого запада" (Ibid.). Сейчас материалы Машицкой пещеры пересматриваются и, как пишет П. Петит со ссылкой на устное сообщение Й. Оршидта, судя по первым результатам, их интерпретация может измениться (Pettitt 2011: 273).
Если материалы Машицкой пещеры и других мадленских или синхронных мадлену памятников допускают разные интерпретации, то для последующего периода, т.е. для финала позднего палеолита, имеются очевидные и неопровержимые свидетельства вооруженного насилия.
Это, прежде всего, скелетные остатки людей с застрявшими в них фрагментами оружия. Такие находки были сделаны в Европе (Сан Теодоро, Грот Детей, возможно, Монфор), Африке (Джебел Сахаба) и на Ближнем Востоке (Кебара). О них еще будет говориться ниже (см. табл. 1). Кроме того, именно с этого или чуть более раннего времени в погребениях начинают встречаться, иногда в довольно большом числе, каменные и костяные наконечники, которые, судя по их положению среди костей (между ребер, в тазу, внутри черепа), в момент захоронения могли находиться в теле (в мягких тканях) погребаемых. Древнейшая из получивших признание находок такого рода, скелет с местонахождения Вади Куббанья в Египте (Wendorf, Schild. 1986), имеет возраст около 21 тлн, но в основном они относятся к финальному палеолиту (после примерно 15 тлн) и послепалеолитическому времени. Конечно, далеко не всегда можно доказать, что эти вещи не являлись просто частью погребального инвентаря, хотя такое предположение не очень хорошо увязывается, например, с их частым присутствием в женских и детских захоронениях.
Разумеется, встречаются на костяках завершающей стадии палеолита и менее "красноречивые", предположительные свидетельства вооруженного насилия, подобные тем, что описаны выше для более ранних эпох. Например, в могиле XII финальнопалеолитического некрополя в пещере Тафоральт (Марокко, 11-12 тлн, иберо-маврская культура) на черепах 2 из 5 погребенных зафиксированы повреждения в виде глубоких вмятин и трещин от удара или давления небольшим тупым предметом (галькой, концом палки и т.д.). На черепе ребенка 3-4 лет они локализуются на лобной и правой теменной костях, а на черепе мужчины зрелого (возможно близкого к преклонному) возраста над левой глазницей и в правой верхней части лобной кости (близ сочленения ее с теменной и височной костями). Следов заживления нет. Были ли эти повреждения нанесены уже после смерти в процессе осуществления с трупами неких ритуальных действий (следов таких действий много и на этих, и на других костяках из Тафоральт), или же они представляют собой результат насилия и явились причиной смерти точно не установлено, но последний вариант вполне вероятен (Belcastro et al. 2010).
Завершая краткий обзор палеоантропологических свидетельств вооруженного насилия в верхнем палеолите можно еще отметить, что половозрастной состав ряда двойных и тройных погребений граветтского (Дольни Вестоницы, Барма Гранде, Сунгирь и др.) и более позднего (Грот Детей) возраста, вкупе с анатомическими особенностями захороненных в них людей наводят многих исследователей на мысль о том, что эти люди (или, по крайней мере, некоторые из них), были умерщвлены в ходе жертвоприношений (Бужилова 2004, 2005: 86; Formicola 2007; Taylor 2002: 213). Эта гипотеза сама по себе очень интересна, хотя и труднодоказуема.4 К числу европейских материалов, обычно используемых для ее обоснования, можно добавить еще довольно необычный скелет, найденный на памятнике Вади Матаха на юге Иордании и относящийся к периоду геометрического кебарана (16,5-17,5 кал тлн). Его обозначают как F-81. Принадлежит он мужчине 35-55 лет, необычайно маленького для данной эпохи и данного региона роста (155 см), но физически хорошо развитому. Он лежал лицом вниз, а руки и ноги находились за спиной в таком положении, как если бы при погребении они были связаны (руки привязаны к загнутым назад ногам). Других погребений в такой позе для эпипалеолита Ближнего Востока неизвестно. Костяк сопровождала дырявая каменная чаша (у таза) и длинная кремневая пластина. Рядом находились также фрагменты детского скелета, т.е. захоронение можно считать парным. Скелет F-81 представлен почти целиком, череп хорошо сохранился, но на лобной кости имеется крупное овальное отверстие, которое "могло быть результатом перимортальной модификации" (Stock et al. 2005).
Древнейшими достоверными изображениями актов вооруженного насилия - войны (рис. 1) и казней (рис. 2) - долгое время считались сцены, представленные в наскальном искусстве испанского Леванта, которые многие датировали мезолитом. Предполагалось даже, что они могут отражать конфликты между людьми разных рас (Beltr?n 1982: 48-51; Nash 2005: 82). Однако давно замеченное сходство между изображениями животных на скалах, с одной стороны, и на керамике с пещерной стоянки Кова дель Ор, с другой, а также результаты абсолютного датирования оксалатных корок на некоторых панелях (Ruiz et al. 2006) почти не оставляют сомнений в том, что левантийское наскальное искусство вообще и батальные сцены, в частности, относятся к неолиту (L?pez-Montalvo 2011: 19). Частично, по мнению некоторых исследователей, они могут датироваться и еще более поздним временем – энеолитом и даже бронзовым веком (Hern?ndez P?rez et al. 1995: 282-284, по Monk 1997: 25). Возможно, древнейшими из известных в настоящее сцен вооруженного насилия являются рисунки сражающихся людей из северной Австралии, для которых постулируется возраст около 10 тл (Ta?on, Chippindale 1994).
Что касается палеолитического искусства, то сцен вооруженных схваток в нем не известно, а абсолютно все сцены, в которых те или иные авторы усматривают изображения пораженных копьями или стрелами людей (рис. 3), с легкостью допускают и иные интерпретации. Например, часто упоминаемая в связи с темой насилия "падающая" антропоморфная фигура из пещеры Коске (рис. 4), свидетельствующая, по мнению Ж. Клотта и Ж. Куртена, о том, что "убийство и смертная казнь уже играли определенную роль и в идеологии, и в обычаях тех дней" (Clottes, Courtin 1994: 155), может на самом деле представлять собой изображение тюленя, которые имеются в Коске в большом количестве. О возможности такого "прочтения" упоминают и авторы цитированной работы.
В пещерах Пеш Мерль и Куньяк есть три изображения, где линии подходят вплотную к человекоподобным фигурам или проходят сквозь них (рис. 3: 2, 4, 5). Иногда эти линии рассматривают как стрелы, а изображения в целом как сцены вооруженных конфликтов. Леруа-Гуран считал их изображениями людей, пронзенных стрелами (Leroi-Gourhan 1968: 323-325). Очевидно, однако, что такая интерпретация этих сцен не является ни бесспорной, ни единственно возможной и большинство описывающих их авторов избегают употреблять термин «стрелы», отдавая предпочтение более нейтральным определениям (см. напр. Bahn, Vertut 1988: 152-153; Guthrie 2005: 182-183, 422). Это в равной степени относится и к подобным же рисункам из Пальиччи (рис. 3: 1), Су-Гран-Лак (ср. рис. 3: 3 и рис. 5), Гурдана, Бедейяка и еще ряда пещерных памятников западной Европы.
Особняком стоит изображение из сицилийской пещеры Аддаура (рис. 6), относящееся либо к самому концу палеолита либо к мезолиту. Его иногда трактуют как сцену убийства или жертвоприношения (жертвы - две фигуры центре). Согласно другим трактовкам это может быть сцена инициации, гомосексуального полового акта, шаманского ритуала и т.д. (Mezzena 1976).
Р. Гатри обратил внимание на отсутствие среди изображавшихся палеолитическими художниками предметов щитов, которые широко представлены в наскальном искусстве более поздних эпох (в том числе в рисунках бушменов Южной Африки, аборигенов Австралии и американских индейцев).
Он придает этому большое значение и, видимо, не напрасно. Рассуждения Гатри на этот счет стоит процитировать полностью: «Судя по тому, как часто что мы находим военные сцены в пост-палеолитическом искусстве, войны и битвы были для людей племенных обществ захватывающей темой. В палеолитическом же искусстве отсутствуют не только батальные сцены, но и еще кое что – в нем нет изображений щитов! В отличие от копья, щит является вещью специализированной для особого использования. Его единственное назначение – защита, отражение нападений со стороны людей.Учитывая преобладание тестостероновой тематики в палеолитическом искусстве, мы можем быть уверены, что если бы у людей этой эпохи были щиты, то, скорее всего, были бы и их изображения. Но их нет. Почему? Наиболее экономичное (parsimonious) объяснение состоит в том, что их отсутствие в искусстве отражает отсутствие самих этих предметов в палеолитической жизни. Если смертоносное насилие имело место в основном на индивидуальном уровне, внутри групп и притом, возможно, редко, то щит был бесполезен, а ношение его слишком обременительно» (Guthrie 2005: 422).
Разумеется, отсутствие в иконографии палеолита достоверных изображений вооруженных конфликтов и иных сцен насилия не означает, что в жизни людей этого времени такие явления тоже отсутствовали. Популярность батальных сцен в искусстве вовсе не обязательно отражает степень воинственности общества. Например, судя по некоторым палеоантропологическим данным, вооруженные столкновения в неолите Италии были более частым (или масштабным) явлением, чем в энеолите (Robb 1997), тогда как оружие и воины встречаются в посленеолитической иконографии гораздо чаще. Таким образом, в данном случае, как, вероятно, и в некоторых других, "воспевание насилия" могло находиться, по выражению Л. Уолкера, "в обратнопропорциональном отношении с его частотой" (Walker 2001: 587).
В той же статье, цитатой из которой заканчивается предыдущий раздел, Л. Уолкер делает замечание, напрямую связанное с темой этого раздела. "Мы знаем", - пишет он, - "что на протяжении преистории многие люди приняли смерть от рук других людей, но имеющиеся материалы почти всегда недостаточны даже для грубой оценки того, как частота подобных актов насилия варьировала во времени и пространстве" (Walker 2001: 584). Уолкер говорит о преистории в целом, но вряд ли следует специально доказывать, что особенно ограничены возможности такой оценки для эпохи палеолита. Дело здесь не только в относительной скудости материалов, могущих быть привлеченными для решения рассматриваемой проблемы, и не только в гораздо худшей, по сравнению с более поздними периодами, их сохранности, но и в характере орудий, которые на протяжении большей части палеолита могли использоваться в качестве оружия. От удара камнем или палицей - неважно, брошенными или зажатыми в руке атакующего - на пораженном участке скелета остаются следы, которые гораздо труднее отличить от бытовых травм или посмертных повреждений, чем следы ран, нанесенных колющим оружием, оснащенным острыми каменными или костяными наконечниками (копья, дротики, стрелы, кинжалы). Такое оружие, судя по археологическим данным, появляется не раньше второй половины среднего палеолита, а возможно, лишь в конце среднепалеолитической эпохи. Это значит, что вероятность выявления достоверных следов вооруженного насилия для предшествующих миллионов лет нашей истории очень мала, и что оценивать роль этого явления в жизни гоминид плиоцена, раннего и среднего плейстоцена и впредь в основном придется на основе отдаленных аналогий (привлекая данные приматологии, этологии и т.д.) и отвлеченных рассуждений, а не путем сопоставления фактов.
Для позднего плейстоцена и, особенно, его заключительного отрезка, ситуация несколько иная. В это время уже существует и постепенно получает все большее распространение ударное и метательное оружие с каменными и костяными наконечниками. Последние, попадая в кость, если и не застревают в ней, то оставляют повреждения, происхождение которых часто можно установить с высокой степенью надежности. По этномедицинским данным, собранным в 70-е и 80-е годы прошлого века на Новой Гвинее, примерно каждая десятая стрела, попавшая в тело человека, оставляет след на костях (остальные поражают только мягкие ткани: Van Gurp et al. 1990). Согласно результатом экспериментов, проводившихся уже в нашем столетии (кости животных поражали стрелами с кремневыми наконечниками), при попадании в свежую кость почти в половине случаев наконечники или, точнее, их обломки, застревают в ней, хотя нередко они настолько малы, что обнаружить их невооруженным глазом трудно (Smith et al. 2007: 546). Следовательно, можно ожидать, что появление метательного оружия с прочными острыми наконечниками отразится в появлении костяков с вонзившимися в них фрагментами каменных или костяных острий. Как уже говорилось выше, это действительно произошло: для финала позднего палеолита такие находки известны в Европе, северной Африке западной Азии. Но почему они неизвестны для предшествующего периода? Это может объясняться просто случайностью, т.е. малой репрезентативностью имеющихся материалов и недостаточной их исследованностью, это может объясняться также массовым распространением более эффективного вооружения, т.е. сменой копьеметалки луком, либо же, наконец, это может означать, что 15-16 тлн в жизни части человеческих обществ произошли какие-то изменения, повлекшие рост числа вооруженных конфликтов.
Первую версию ответа на поставленный вопрос рассматривать бесполезно: время, как говорится, покажет. Вторую версию позволяют оценить две следующих группы фактов. Во-первых, хотя в отдельных районах лук мог появиться еще в середине верхнего палеолита и даже раньше, повсеместное его распространение приходится именно на финал этой эпохи. Во-вторых, сравнение результатов поражения мишеней одинакового размера с одинаковых расстояний посредством лука и копьеметалки современными спортсменами показало, что первый вид оружия дает гораздо большую точность и кучность стрельбы, причем разница в его пользу растет по мере увеличения расстояния до цели. (Bettinger 2013: 119-121). Кроме того, скорость стрельбы лучников намного выше. Копьеметалка же "не только медленнее: бросок с ее помощью, подобный теннисной подаче, почти наверняка вспугивает дичь, так что повторный бросок становится бесполезен, тогда как гораздо более тихий лук часто позволяет сделать второй и даже третий и четвертый выстрел" (ibid.: 121). Таким образом, вторая версия в свете имеющихся археологических и экспериментальных данных кажется вполне правдоподобной. Она, однако, совсем не противоречит третьей. Есть ли способ как-то проверить третью версию? Ответ на этот вопрос можно получить, сопоставив данные, приведенные в таблицах 1 и 2.
В таблице 1 сведена имеющаяся в литературе информация о находках в Старом Свете человеческих костей с вонзившимися в них фрагментами наконечников. В таблице 2 представлена информация по аналогичным находкам костей животных. Для увеличения размера выборок в обе таблицы включены не только палеолитические, но и мезолитические объекты такого рода. Какие-то находки, возможно, были упущены из вида (особенно это вероятно для костей животных), но вряд ли таких пробелов много. При составлении таблиц использовались данные из более ранних сводок (Cordier 1990; Vencl 1991; Нужний 2008), сопоставлявшиеся, когда это было возможно, с первоисточниками и дополненные, естественно, новыми сведениями, опубликованными в последние годы.
При сравнении таблиц обращают на себя внимание, прежде всего, два обстоятельства. Во-первых, это полное отсутствие человеческих костей с вонзившимися в них наконечниками в период ранее 15 тлн 5, при относительной многочисленности таких костей животных (как минимум 10 костей 10 особей с 9 памятников западной и восточной Европы, западной Азии и Сибири). Во-вторых, это резкое изменение количественного соотношения двух групп находок в период после 15 тлн, т.е. в конце позднего палеолита и в мезолите: 29 костей 27 индивидов с 17 памятников против 56 костей (32 из них с одного памятника) 20 с лишним особей c 18 памятников. Приблизительное равенство цифр в данном случае поразительно. Не может же быть, чтобы в конце палеолита люди вдруг стали охотиться на себе подобных так же, как на животных! Конечно, отчасти столь странная картина может объясняться тем, что антропологические материалы изучают обычно гораздо тщательнее, чем фаунистические. Часть засевших в костях животных обломков оружия наверняка осталась незамеченной (особенно в коллекциях из старых раскопок). Однако крайне маловероятно, что дело лишь в этом. Ведь общее количество раскопанных на палеолитических и мезолитических стоянках костей животных на несколько порядков превышает количество костей человеческих - в первом случае счет идет на миллионы, во втором - на тысячи. Кроме того, животные, в отличие от людей, были объектом постоянного промысла, и значительная часть их костей, находимых при раскопках, заведомо представляет собой остатки дичи, добытой с помощью стрел и дротиков, оснащенных каменными и костяными наконечниками.
Делать какие-то определенные и далеко идущие выводы из приведенных данных было бы, наверно, преждевременно. Будущие полевые и камеральные (тщательное изучение старых коллекций) исследования еще могут существенным образом изменить наблюдаемую сейчас картину. Пока же позволительно лишь осторожно предположить, что отмеченное выше изменение относительной частоты находок костей людей и животных с вонзившимися в них фрагментами наконечников может быть отражением учащения вооруженных конфликтов и/или изменения их формы начиная с финала позднего палеолита. Такое предположение хорошо согласуется с теоретическими представлениями о социальных трансформациях, имевших место в период так называемой «революции широкого спектра» и последующее время, когда вынужденный переход к усиленной эксплуатации «низкоранговых» ресурсов во многих регионах должен был повлечь за собой ужесточение территориального поведения и укрепить узы, связывавшие первобытные сообщества с определенными местностями (см. напр. Вишняцкий 2005: 274-275). Более жесткое территориальное поведение, с одной стороны, и рост численности и плотности населения, с другой, неизбежно вели как к укрупнению и сегментации человеческих сообществ, усложнению их внутренней структуры, так и к усложнению взаимоотношений между разными группами и внутри групп. Конфликты и вооруженные столкновения могли в таких условиях участиться и приобрести более жесткий характер, чем раньше.
Место первой публикации - журнал Stratum plus. 2014. №1.
1 Клаач полагал, что разные формы людей произошли от разных форм человекообразных обезьян.
2 На этой же странице своей в целом очень интересной книги К. Бёш сообщает читателю, что в Гримальди, в погребении возрастом древнее 24 тлн, найден скелет ребенка с застрявшим в позвоночнике наконечником. Это, конечно, недоразумение. У одного из младенцев, похороненных в Гроте Детей в Гримальди, в позвонке действительно застряло кремневое острие, но захоронение это относится не к граветту (хотя граветтские погребения в гроте тоже есть), а к эпиграветту, т.е. к самому концу позднего палеолита (см. табл. 1).
3 Для мадлена известны и другие случаи вероятного каннибализма (Bello et al. 2011).
4 Критикуя ее, Д. Анри-Гамбье, в частности, замечает (cо ссылкой на исследование А. Тестара), что по этнографическим данным жертвоприношения фиксируются только в обществах с достаточно развитой социальной иерархией (Henry-Gambier 2008: 182). Утверждать существование таковой в позднем палеолите достаточных оснований нет.
5 Р. Гатри пишет о плохо сохранившемся черепе из Boil-Blu, Франция, "вероятно, ориньякского возраста, с маленьким кремнем вонзившимся в височную кость" (Guthrie 2005 : 422), но это, скорее всего, недоразумение. Ни других упоминаний о такой находке, ни даже упоминаний об ориньякском памятнике с таким названием найти не удалось.
«Если мы позволим себе дать полную волю воображению, — писал он в своей первой тетради за 1837—38 годы, — может вдруг оказаться, что животные — наши братья по боли, болезням, смерти, страданиям и бедствиям, наши рабы в самой тяжелой работе, спутники в развлечениях — разделяют с нами происхождение от общего предка — и все мы слеплены из той же глины».
Чарльз Дарвин, 1838-1839 гг., цит. по: Уильям Ирвин. Дарвин и Гексли. М., «Молодая Гвардия», 1973 г., с. 92.
Любое использование материалов портала -
только с письменного разрешения
редактора портала - Александра Соколова.
© Antropogenez.ru - Эволюция человека, 2010-2023
info(at)antropogenez.ru
Направляя нам электронное письмо или заполняя любую
регистрационную форму на сайте, Вы подтверждаете факт
ознакомления и безоговорочного согласия с принятой у нас
Политикой конфиденциальности.
