Светлана Бурлак «Слова на пути из языка в язык»

Итак, слова на пути из языка в язык. Речь сегодня пойдет о заимствованиях, и первый вопрос, естественно: зачем вообще в языке нужны заимствования? Когда спрашиваешь обычного человека, откуда в языке берутся слова, то самое первое, что вспоминают, это заимствования. Но на самом деле большая часть слов в языке, которым вы пользуетесь, это слова, которые унаследованы из предыдущего языкового состояния. Некоторые слова образованы по существующим словообразовательным моделям, но некоторые, действительно, заимствуются из других языков.

Зачем? Во-первых, что-то можно сказать покороче. Например, не электронно-вычислительная машина, а одним словом: компьютер.

Можно избавиться от ненужных ассоциаций: сказать не «уборщица» (несчастная, убогая, с занозистой шваброй и вонючей тряпкой), а «клининг-менеджер» – и сразу же хочется такому человеку не занозистую швабру с вонючей тряпкой выдать, а какой-нибудь хороший моющий пылесос последнего поколения. Некоторые люди очень привязаны к словам, очень зависимы от ассоциаций, связанных с ними – именно ради таких людей имеет смысл пользоваться словами вроде клининг-менеджер. Когда привыкнем, что такие люди обладают моющим пылесосом и это правильно, тогда можно будет вернуться к слову уборщица. Так, кстати, иногда и происходит, я об этом еще скажу.

Иногда бывает надо решить проблемы с сочетаемостью или, например, с тем, чтобы образовывать от существительных прилагательные или глаголы – для того, чтобы встроить слово в языковую систему. Мой любимый пример здесь – это история слова спонсор. Когда оно появилось, все сказали: «Зачем вы тащите в наш язык это ужасное заимствование? У нас же есть уже в языке родное (на самом деле – более раннее заимствование из латыни, а в латыни – из этрусского) меценат». Но оказалось, что слово спонсор – нужное слово, потому что меценат – он по природе своей меценат, он любит давать деньги на всякие хорошие дела, и нельзя сказать «меценат чего-то». Меценат не может иметь при себе определение-существительное, а слово спонсор как раз может. Вот, например, в начале нашего форума были перечислены его спонсоры. Спонсоры чего? Спонсоры нашего форума. А меценаты – они всё время меценаты, они не могут быть меценатами чего-то. Так что слово спонсор оказалось в русском языке очень нужным, очень востребованным.

Иногда заимствования используются для того, чтобы выглядеть специалистом с зарубежной подготовкой: назвать свой маленький магазинчик не лавочка, а бутик (с ударением на «и», – потому что если сказать бУтик, то сразу будет понятно, что никакой зарубежной подготовки там рядом не стояло).

Ну и самое главное, для чего нужны заимствования – это для того, чтобы говорить на темы прежде недоступные. Если мы захотим поговорить об Австралии – долгое время европейцы не знали о существовании этого континента, потом узнали, решили об этом поговорить, – нам немедленно понадобятся слова эвкалипт, кенгуру, коала, вомбат и разные прочие кольцехвостые поссумы.

Такой вопрос: всё ли нужно заимствовать? Посмотрите на эти слова. Как вы думаете, будет ли какой-нибудь язык заимствовать слова для выражения таких значений: я, ты, кто, этот, ухо, сердце, вода, солнце… Спрашивается, а зачем? Что, их раньше не было? В любом языке, какой бы вы ни взяли, на любом этапе его развития эти понятия так или иначе выражены, поэтому заимствовать их обычно бывает не надо. Эти понятия нужны всем, они попадаются настолько часто, что их просто не успевают забыть. Было подсчитано, что такого рода слова входят в первые тысячи по частотности в любом языке, поэтому заимствовать их не нужно.

Хотя, честно сказать, иногда бывает. В английском языке есть слово mountain, и это позволяет внести различие между высокими горами, где снег на вершинах и орлы над ними, и какими-нибудь поросшими травой холмами, которые hills. В немецком языке есть целая история о слове Kopf. Изначально это кубок, это тот же корень, что в английском cup, которое чашка. История такая: изначально это метафора: герой «разбивает голову своего врага, словно кубок». Потом все привыкают к этой метафоре, и герой «разбивает кубок своего врага». Потом уже оказывается, что у кого-то «кубок болит», «на кубок надевается шапка», и это уже перестает быть ‘кубком’ и становится просто ‘головой’. А исходное слово Haupt вытесняется в значение ‘глава, главный’. Русское слово облако заимствовано из церковнославянского языка, и это видно по тому, что здесь неполногласный рефлекс -ла- (было бы -оло-, если бы это было исходно восточнославянское слово). Ну и понятно почему – потому что на Руси о высоких материях типа облако, небо, крест было принято говорить церковнославянским языком. Все три перечисленных мной слова заимствованы из церковнославянского, это видно по соответствиям.

Такие слова, как перечисленные выше, – это так называемая базисная лексика. Существенно, что среди базисных слов заимствований статистически значимо меньше, чем в среднем по языку.

Если заимствований много, то возникают регулярные языковые соответствия. Посмотрите на заимствования из русского в якутский: минута превращается в м?н??тэ, секунда в с?к??ндэ, бутылка в бытыылка, воробей в барабыай и так далее. Казалось бы, полный хаос. Но это не хаос! Просто при заимствовании всегда, как вы понимаете, происходит какое-то упрощение, вот и якуты тоже упростили. Это тюркский язык, там есть гармония гласных, поэтому «упрощение» они тоже делают, исходя из привычки к гармонии гласных. Гармония гласных подчиняется в данном случае хорошим строгим правилам: если самый первый слог был с мягким согласным (и с соответствующим гласным), то всё слово будет содержать мягкие согласные и соответствующие гласные. Если первый слог был с твердым согласным, то тогда всё слово тоже будет содержать твердые согласные. Что там где-то было и уже неважно, оно превратится в ы, е (ударное) превратится в ыа. А здесь (в слове «минута»), наоборот, а превращается в э. Огубленность отсчитывается от ударного слога: если ударный слог был огубленным, то есть губы вытягивались в трубочку (в минута на у они так вытягиваются), то тогда они будут вытягиваться в трубочку с самого начала слова, как в м?н??тэ. То есть если заимствований много, то возникают регулярные звуковые соответствия.

И по этим звуковым соответствиям мы можем иногда видеть разные пути заимствования. Посмотрите, есть дантист – врач, который занимается нашими зубами, а есть дентальный – так лингвисты называют зубные согласные. Казалось бы, и там, и там зубы, но почему-то в одном случае -ан-, а в другом -ен-. Еще точно такое же соотношение: рантье и рента, пансион и пенсия. Почему так? Потому что эти слова пришли в русский язык из разных источников. Слова с -ен- пришли к нам из латыни, минуя французский, а слова с -ан- пришли из французского. Во французском языке en превращается в ? (носовой гласный), в русском языке носовых гласных нет, поэтому носовой гласный передается как -ан-.

Еще примеры такого же типа. В одном случае мы видим ка-, а в другом – ша-. И опять, слова шарабан, кафе-шантан, шапка пришли к нам через французский, а слова карета, кантата, капор пришли к нам другими путями. Хорошо виден французский рефлекс – во французском латинское ка- превращается в ша-, так у них получилось в какой-то момент их развития, и по заимствованиям мы это видим. Таким образом, разные пути заимствования дают разные соответствия. Именно поэтому ученым в достаточно большом количестве случаев бывает легко сказать, откуда в тот или иной язык пришло то или иное слово. Даже если это слово пришло несколькими разными путями из одного источника, тем не менее по разным соответствиям мы эти разные пути легко видим. Ну, когда легко, а когда и не очень, но в данных примерах это достаточно легко, потому что у французского языка очень характерные звуковые изменения.

Иногда заимствования бывают просто видны, потому что они имеют структуру, нехарактерную для базисной лексики. Посмотрите: форсировать, финиш, кафе. Это культурная лексика, это не те слова, которые в любом языке есть, потому что есть соответствующие объекты, действия или свойства, которые мы всегда называем и не успеваем забыть. Эти вещи где-то есть, а где-то их нет, и здесь мы видим звук ф, а в базисной русской лексике нет звука ф. Общеизвестный факт, что в «Сказке о царе Салтане» звук ф появляется только в слове флот.

Еще один пример: гюйс, гюрза, кюре. Звук у после мягкого г’ или мягкого к’ в русском языке (в базисной лексике) не встречается. Мягкое г’ и мягкое к’ встречаются перед и и перед э: руки, ноги, на ноге, на руке. Но не перед у, если мы посмотрим базисную лексику. Соответственно, слова, которые не относятся к базисной лексике и при этом имеют нехарактерную структуру, подозрительны на заимствование. Нет, конечно, они не обязаны быть заимствованиями – ну мало ли, может быть, мы чего-то не знаем, но по крайней мере это повод для того, чтобы проверить. В данном случае проверишь – и оказывается, что они действительно в русский язык пришли из разных языков.

Еще пример: бацилла, поэзия, монстр. Двойное лл, стечение гласных, большая группа согласных на конце – опять же в базисной лексике такого нет.

Пальто, бюро, галифе, кенгуру, бикини – эти слова не склоняются. Они существительные, но при этом не имеют форм склонения, тогда как в базисной лексике, если вам попалось существительное (какое-нибудь ухо или веко), оно обязательно будет склоняться. Значит того, кто не склоняется, проверяем на заимствование. Проверим, и окажется, что так оно и есть.

То есть нехарактерные для базисной лексики звуки или сочетания звуков, нехарактерные особенности морфологической структуры могут говорить о том, что слово пришло к нам из другого языка.

Направления заимствований. Слово заимствовано, но откуда куда? Рассмотрим пример: русское слово диалект (в русском языке такое слово есть) и греческое слово ?????????. Читается практически так же, только окончание соответствующего склонения в русском – русское, в греческом – греческое, что логично. В русском языке мы видим нехарактерную вещь – стечение гласных, нехарактерную группу согласных на конце слова, и вообще какой-то подозрительно длинный корень, в котором не выделяются вроде бы ни приставка, ни на суффикс. Среди базисной лексики такого не бывает – может быть, это заимствование? А в греческом языке это совершенно нормальное слово: вот приставка ???- со значением примерно «раз-», вот корень (с оглушением перед глухим согласным) и причастный суффикс -?-, – опять же, нормальный способ образования отглагольного имени. ????????? – это либо ‘разговор’, либо ‘говор, наречие’. Кстати, еще один важный момент: в греческом языке это два разных значения, потому что ?????????? – это ‘разговаривать’, и от него можно произвести и ‘разговор’, и ‘говор’, а русский язык заимствует лишь одно значение. Такое очень часто бывает при заимствовании, что заимствуется не весь круг значений слова в исходном языке, а только одно узкое терминологическое значение. Еще пример: в русском спутник и в английском sputnik. Опять же в английском языке это слово не имеет никакой внутренней структуры, оно не делится на корень и суффикс или на приставку и корень и не соотносится с какими-то другими словами. А в русском языке – вполне соотносится: это приставка с-, корень, как в слове путь, и суффикс, который образует существительные. И слово спутник имеет не только это значение (‘аппарат – искусственный спутник Земли‘), но и значение человека, который путешествует вместе с вами. Поэтому понятно, почему он назван спутником – он вам сопутствует (или в данном случае сопутствует Земле). Приставка с- (или со-, где уже будет заимствование из церковнославянского: действительно, сопутствовать – это более высокий стиль, что для церковнославянских заимствований характерно) и путь – ср. путешествие, сопутствовать. Понятно, почему этот человек или этот артефакт называется спутником. Соответственно, в первом случае слово пришло из греческого языка в русский, а во втором – из русского в английский.

Бывают иногда бродячие слова, которые проделывают очень-очень длинный путь. К таким словам относится изумруд. Сначала были семитские языки: корень brq (аккадское barra?tu, древнееврейское b?r?k?t), который значит ‘сиять, сверкать, блистать’ (и именно это позволяет мне поставить в корень этой цепочки именно семитские слова – потому что в семитском это производное, понятно, почему этот камень был так назван: такая сияющая, блестящая штучка). Оттуда слово попадает в Древнюю Индию. В Индии языков много, marakata- это санскритский рефлекс, бывает ещё maragada-, maragda-, – и из какого-то из индийских языков слово попадает в греческий: (?)????????. Оттуда попадает в персидский, но в персидском звуковая система немножко не такая, как в греческом, поэтому получается zumurrud. В латыни, куда это слово также попадает и где звуковая система больше похожа на греческую, получается smaragdus. Из персидского попадает в арабский (zumurrud), оттуда в турецкий (z?mr?d). Из латыни наследуется в испанский (esmeralda) и французский (?meraude), из французского заимствуется в английский (emerald), причем заимствуется из старофранцузского, когда там еще было l, которое имелось на раннем этапе во всех романских языках. Испанцы его сохранили, а у французов оно превратилось в u, – примерно так же, как многие из ваших знакомых, которые не выговаривают л и произносят вместо него что-то вроде w – вот из этого w в конце концов очень хорошо получается у. И у французов ровно это и произошло, но пока французы эту операцию еще не произвели, у них успели это слово позаимствовать англичане. Прямо из латыни идет немецкое книжное заимствование Smaragd, а из турецкого заимствовано русское изумруд. В русском нет звука ?, пришлось как-то изворачиваться. В таких случаях, когда заимствования единичны, регулярных соответствий может не быть. Почему? Потому что любые регулярные соответствия – что при наследовании языка, что при заимствовании – это всегда привычка. Мы всегда так делали, сделаем так же и в очередной раз. Если мы так не всегда делали, а сделали так один раз, а потом, через сто лет, – другой раз, то тогда привычка сформироваться не успевает и соответствия бывают самые причудливые. Но тем самым, если в какой-то работе приводится очень много слов, которые, по мнению автор, заимствованы из языка А в язык В и при этом никаких регулярных языковых соответствий не усматривается, то чем больше таких слов приводится, тем более шатка и слаба соответствующая гипотеза. Потому что чем больше таких слов, тем выше вероятность, что сформируется какая-то привычка и звуковые соответствия между языками будут регулярными. А вот в случае слова изумруд соответствия действительно странные, потому что это не очень систематические заимствования. Точнее, между английским и старофранцузским соответствия очень высокорегулярны, а в других частях этой картинки иногда бывают не очень регулярны.

В таких случаях, когда заимствований мало, иногда происходит реинтерпретация. Например, в немецком языке было слово Flasche, которое означало ‘бутылка’. Оно пришло в польский, где обросло уменьшительным суффиксом flaszka, из польского вместе с уменьшительным суффиксом оно добралось до русского – фляшка. А русские не сообразили: перед к какой-то глухой согласный – он по природе своей глухой или оглушился перед глухим согласным. Соответственно, из фляшки получилась фляжка и – без уменьшительного суффикса – фляга. Так бывает, кстати, и со своими родными словами тоже. Мне приходилось слышать форму крыжечка, хотя, казалось бы, крышка – это такая «маленькая крыша», и ш там понятно откуда, а ж – не очень. Но иногда такое бывает. 

Бывает также морфологическая реинтерпретация: рельсы, клипсы < rails clips. В английских словах есть -s – показатель множественного числа. В русском такого показателя множественного числа нет и -s начинает осмысляться как кусок корня, а показатель множественного числа мы приклеиваем свой.

Вот еще пример: H?ngematte < … < таино hamac ‘гамак’. Индейцы таино, живущие в Венесуэле имеют слово hamac, которое в русский пришло как гамак, а в немецком переосмыслилось как «висячий мат». Это, конечно, немножко не то – но чем-то похоже. Такого рода смысловые нестыковки – это верный признак народной этимологии, и здесь мой самый любимый пример – это, конечно, гамбургер. Гамбургер – исходно это ‘гамбургский (пирожок)’, но, когда это слово пришло в английский, англичане быстренько опознали там слово ham, которое значит ‘ветчина’. Почему булочка с котлетой должна быть производной от слова ‘ветчина’, – этого вопроса простой английский народ себе не задал, поэтому появились чизбургеры, фишбургеры, и, соответственно, возникает идея, что если где-то есть Гамбург, то, наверное, где-то есть и Чизбург (в книге Михаила Успенского «Белый хрен в конопляном поле» такой вольный город Чизбург действительно есть).

Еще один пример: художник от слова худо. Казалось бы, почему нет? Вон сколько звуков совпадает. Но тогда что такое -ж-? Если образовывать от слова худо (то есть, от такого, где на конце гласный, который при этом не является окончанием), то в таких словах бывает -ш- в качестве некоей закрышки, как, например, в слове зряшный, – но -ж- не бывает никогда. И к тому же, каков смысл такого образования? Ведь «художником» мы обычно называем не того, кто что-то делает плохо, а того, кто создает какое-то искусство. Это даже не обязательно живопись. Писателя мы можем назвать «художником слова» (и еще много кого мы можем назвать «художником»). Театр мы можем назвать «художественным» и так далее. Значит, это смысловая нестыковка. Ну-ка, давайте копнем поглубже: что это такое было? Копнем сначала в других славянских языках: посмотрим, есть ли там это слово, может быть, другие славянские языки что-то нам подскажут. И они действительно подсказывают. В старославянском языке есть и слово х?дожьникъ, и слово хоудъ (это прилагательное, от которого образовано наречие худо). Посмотрите, здесь разные у. Одно (оу) просто у, а другое (?) –?, носовой гласный. Старославянский язык никогда не путает эти два объекта. Восточные славяне путают всегда, а южнославянский старославянский никогда этого не делает. И тогда мы можем искать этимологию слова художник среди слов, содержащих либо носовой гласный, либо сочетание гласного с носовым согласным. И, о чудо, такое находится – среди германских языков. В старославянском языке и даже в праславянском языке германских заимствований достаточно много и художник – одно из них. В германском соответствующие слова имеют прозрачную внутреннюю форму. Здесь действительно сочетание гласного с носовым, которое дает носовой гласный, потому что сочетание -and- ни старославянский, ни праславянский язык бы не стерпел. А в германских языках это просто производное от слова hand, которое ‘рука’. Например, в древнеанглийском есть слово list-hendig ‘умелый, имеющий искусные руки’, в готском – handugs ‘мудрый’. В старославянском, кстати, х?дожьникъ – это не ‘живописец’, а вообще ‘творец, создатель’. Х?дожьство – это ‘мудрость’ и иногда ‘коварство, хитрость’.

Зададимся вопросом: а обязательно ли заимствовать? Что, нам своих слов мало? Вообще-то – не обязательно. Вот, появился у нас холодильник – пожалуйста, взяли русский корень, русский суффикс, сделали слово. Пылесос – то же самое. Можно калькировать, то есть переводить поморфемно – отдельно приставку, отдельно корень, отдельно суффикс, и тогда получаются такие слова: впечатление – это калька с французского impression, где im- приставка ‘в’, -press- ‘печатать’ и суффикс абстрактного существительного. Иногда свое слово может заменить заимствование. Когда-то пришли к нам иностранные аэропланы, а потом постепенно полеты остались, а аэропланы теперь только в музее можно найти. Мы летаем самолётами. Покупаем ткань вместо мануфактуры и так далее.

Являются ли заимствования порчей языка? Владимир Александрович Плунгян приводит такой замечательный пример: в современном русском языке недавно появилось слово, которое означает ‘преждевременно вскрытая важная информация, которая портит впечатление от просмотра фильма или прочтения книги’. Говорить всю эту длинную фразу или обойтись одним словом спойлер? И вы будете считать, что слово спойлер – это порча языка? Я согласна с Владимиром Александровичем, что это не порча, а обогащение. И вообще, как установили специалисты по языковым контактам, если язык заимствует, приспосабливая иноязычные слова к своему строю, то он будет жить долго. Альтернатива – вместо того, чтобы заимствовать, приспосабливая к своему строю, просто вставлять в свою речь куски чужого языка. Прямо с чужой фонетикой, с чужой грамматикой. Ну, одно поколение так повставляет, ну, два повставляют, а третье просто перейдет на другой язык, и старый язык просто вымрет. Поэтому то, что у нас есть заимствования, это прекрасно, это значит, что наш язык имеет большое хорошее будущее.

Последний сюжет – о том, как заимствования приживаются. В качестве иллюстрации у меня здесь матрешка, она изначально – японский дедушка Фукурума, который прячет всю свою семью в себя. Но сейчас это такая русская народная игрушка, русская матрешка, которая даже в зарубежных магазинах продается под названием «Russian doll». А вот ещё один смешащий не только меня, но и других лингвистов пример из стихотворения Михалкова:

– Нет, – сказали мы фашистам!

Не потерпит наш народ,

Чтобы русский хлеб душистый

Назывался словом Brot! 

«Не потерпит наш народ», на самом деле, чтобы прагерманское заимствование в праславянский заменилось на более новое немецкое заимствование. В общем, шило на мыло, по-моему. Вообще, германских заимствований в славянском очень много, и они опознаются именно по тем регулярным языковым соответствиям, о которых я говорила. Это хлеб, плуг, изба, церковь и даже, что удивительно, молоко. Настоящий славянский рефлекс этого индоевропейского корня сохранился в слове молозиво. Почему пришлось молоко заимствовать – не очень понятно, но мы видим здесь звуковые соответствия, против которых не попрешь.

Александр Соколов: А бутерброд-то прижился.

Бутерброд прижился, да.

И даже само слово Русь имеет, как было выяснено, германские корни!

Но главное не то, откуда к нам пришли все эти слова. Главное (как и с генами), не то, откуда оно взялось, а то, как мы этим распорядимся. Эти слова обогащают наш язык и позволяют ему быть великим, могучим, правдивым и свободным. На этом у меня всё, спасибо за внимание!

Стенограмму подготовила Корнева Юлия

Отчет о Форуме "Ученые против мифов-3"

Видеозапись выступления: