English Deutsch
Новости
Мир антропологии

150 ошибок профессора С.В.Савельева?.. Рецензия на книгу «Возникновение мозга человека». Часть II

« 1 2 3 4
Коллективная охота розовых пеликанов: птицы плывут V-образным строем, сгоняя перед собой рыбу.
						Источник фото: http://www.zoofirma.ru/zhivotnye/
						sekrety-prirody/2234-ohota-stroem.html
Коллективная охота розовых пеликанов: птицы плывут V-образным строем, сгоняя перед собой рыбу.
Источник фото: http://www.zoofirma.ru/zhivotnye/
sekrety-prirody/2234-ohota-stroem.html

Цитата из книги С.В. Савельева 

Комментарий редакции 

«В эпоху великих географических открытий европейцы впервые столк­нулись с изолированными племенами, ведущими архаичный образ жизни. Исследование особенностей примитивных языков показало, что их объ­единяет необычная для цивилизованных народов конкретность. В боль­шинстве случаев у каждого такого народа имелись многочисленные обозначения почти всех животных или растений, но полностью отсутст­вовали такие обобщающие понятия, как «деревья», «трава», «рыбы», «звери»...

Таким образом, наиболее архаичным значением слов следует счи­тать название предметов, животных и конкретных явлений. Анало­гичные словам звуковые символы существуют в коммуникациях многих млекопитающих и мало связаны с членораздельной речью».

 

С. 243-244.

 

Светлана Бурлак:

 

Концепт "примитивные языки" нередко пользуется популярностью среди людей, далёких от лингвистики, но тот, кто знаком с разными языками не понаслышке, знает, что "примитивных" языков не бывает. В каждом языке есть свои сложности. В последние годы лингвисты стали измерять сложность количественными методами – и оказалось, что языки, распространённые в небольших группах, часто бывают более сложными, чем языки, на которых говорят миллионы. "Сложным" при таком измерении считается то, без чего другие языки могут обойтись: например, в русском есть 3 рода, а во французском – всего два, значит, русский язык (в этом пункте) "сложнее" французского. Зато в русском у глагола всего три времени, а во французском – гораздо больше. Здесь, наоборот, французский "сложнее".

 

Так вот, небольшие сообщества – это обычно как раз те, которые ведут традиционный образ жизни, и именно в их языках обнаруживаются иногда совершенно удивительные вещи: например, суффикс глагола позволяет определить, видел ли человек данное действие сам, или судит о нём по косвенным признакам, суффикс существительного показывает, можно ли данный объект оторвать от данного человека или нельзя (например "моя машина" перестанет быть "моей", если я отдам её вам, а «мой голос», даже если я его запишу на диск и вам подарю, всё равно не станет вашим, и "моя дочь", даже если её продать в рабство, "дочерью" будет всё равно только "моей"). Артикль при существительном расскажет, съедобный это объект, или нет. Специальный показатель при числительном сообщит, что? именно вы считаете – длинные предметы, широкие и плоские, одушевлённые (и без него считать нельзя)... Масса такого рода примеров есть в учебниках В.А. Плунгяна (Общая морфология: Введение в проблематику. М.: Эдиториал УРСС, 2000. (2-е изд., 2003.) — 384 с. и Введение в грамматическую семантику: Грамматические значения и грамматические системы языков мира. М.: РГГУ, 2011. — 672 с.).

 

Добавлю ещё пару слов о "примитивности" и "конкретности" (отсутствии обобщённых наименований). С.В. Савельеву кажется примитивным язык индейцев, различающий десять видов маиса, но не имеющий для них всех общего названия. Но при этом С.В.Савельев не замечает, что сам говорит на языке, не имеющем общего названия для овцы/барана/ягнёнка или петуха/курицы/цыплёнка, или моркови/яблока. Но разве это говорит о "примитивности" русского языка? Да ни в малейшей степени. Просто наименования для чего-то появляются тогда, когда они нужны. Чем больше народ знает о тех же овцах и баранах, тем очевиднее, что они очень разные, и годятся для разного, и обращаться с ними по-разному надо, – и тогда появляются разные названия. Наши предки с овцами были знакомы давно и хорошо (корни слов овца и ягнёнок имеют индоевропейскую древность, так что "давно" в данном случае – это тысяч шесть примерно лет), поэтому соответствующие названия даже не имеют общего корня. А, например, с антилопами гну – не очень хорошо, поэтому особь гну любого пола и возраста будет по-русски называться просто гну. Что до моркови и яблока, то сок из них стали делать сравнительно недавно, так что обобщённый термин для "овощефрукта" ещё не успел возникнуть.

 

Тут ещё надо сказать, что не всегда язык, который европейцы готовы счесть "примитивным", обладает конкретными, но не общими наименованиями. Ф. Боас, хорошо знакомый с индейскими языками, приводит и примеры противоположного свойства [см. здесь]. Например, в языке дакота "термины «ударять», «связывать в пучки», «кусать», «быть близким к чему либо», «толочь», — сплошь произведены от общего, объединяющего их элемента, означающего «схватывать», между тем как мы пользуемся для выражения разных идей различными словами".

 

А на некоторых островах Океании есть слово, которое обозначает вместе и птиц, и зверей, так что получается, что крыса – это такая птица [см. здесь].

«Так, определённый крик сторо­жевой особи лемуров обозначает приближение змеи, а другой — хищ­ной птицы...

 

Что же не выражено в звуковых коммуникациях млекопитающих, но присутствует у современных народов, сохранивших архаичный язык и образ жизни?

 

В первую очередь в них нет глаголов, обозначающих будущее действие и описание положения объекта в пространстве. Следовательно, для развития человеческой речи необходимо, чтобы мозг мог предсказы­вать последствия действий и реконструировать трёхмерные события».

 

С. 243-244.

Светлана Бурлак:

 

По С.В. Савельеву получается, что в "языках" животных нет (в отличие от человеческого языка) глаголов будущего времени (а глаголы настоящего и прошедшего, получается, есть!) и слов, описывающих положение объекта в пространстве. Но тут встаёт такой интересный вопрос: как С.В. Савельев умудрился определить, к какой части речи относятся сигналы животных? Почему крики лемура "переводятся" как "змея" и "ястреб", а не "летит!" и "ползёт!" или "сверху!" и "снизу!"? Лингвисты определяют, является ли слово существительным или глаголом, по тому как оно ведёт себя в предложении, какие грамматические значения в нём выражаются. А у лемуров (а также верветок и других обладателей референциальных сигналов) нет ни предложений, ни грамматических значений, так что вопрос о том, является ли их крик глаголом или существительным, совершенно бессмыслен. А будущее время даже у людей не во всех языках есть: например, в финском языке имеется только настоящее и три прошедших.

«Наиболее ярким примером может служить игнорирование корковой локализации речевых функций у человека (Lieberman, 2000). Автор этой умозрительной гипотезы решил, что речевые функции достались нам от рептилийных предков и сосредоточены в подкорковых структурах мозга. Подобные странные идеи неоднократно возникали в эволюционной нейробиологии в конце XIX в. Поскольку роль неокортекса полностью игнорируется Либерманом, то горячая поддержка его взглядов гарантирована со стороны ящериц, крокодилов и черепах».

 

С. 238.

Светлана Бурлак:

 

С.В. Савельев обвиняет Филипа Либермана в том, что он якобы отрицает корковый контроль за речью, сводя всё к базальным ядрам. Но это неправда. Либерман про зону Брока? и зону Вернике прекрасно знает, и в книге (Lieberman P. Human language and our reptilian brain: The subcortical bases of speech, syntax and thought. — Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 2002. — 221 p.) у него это написано (начиная прямо с введения, со второй страницы). Просто он хотел подчеркнуть, что этими зонами дело не ограничивается. Вообще, главная идея книги Либермана – это борьба с идеей "языкового органа", владевшей тогда умами многих учёных (заключается она в том, что мозг якобы делится на "модули", примерно как компьютер: один модуль отвечает за зрение, другой – за речь, третий – за движение...), и писал, что, как показывают данные томографии, картина гораздо более сложна (с. 38). Чтобы человек мог нормально пользоваться языком, нужны многие структуры, причём даже не только коры больших полушарий, – оказывается, и без базальных ядер (это такие подкорковые структуры) тоже много не поговоришь. И это действительно так. Как пишут нейрофизиологи (учебник Физиология человека / Под ред. В.М. Покровского, Г.Ф. Коротько. — М.: Медицина, 2007. — 656 с.), "стимуляция хвостатого ядра во время нейрохирургической операции нарушает речевой контакт с больным: если больной что-то говорил, то он замолкает, а после прекращения раздражения не помнит, что к нему обращались", а повреждение бледного шара вызывает у людей, в числе прочего, монотонность речи.

«Легко заметить, что в лимбической системе нет ни одной структуры, непосредственно связанной с восприятием или воспроизведением зву­ковых сигналов. Тем не менее многие авторы уверены в «лимбическом» способе коммуникаций, который предполагает только небольшой про­извольный контроль за издаваемыми звуками (Cheney, Seyfarth, 1990). Примитивной и непроизвольной «лимбической» системе контроля за генерацией звуков противопоставляется «неокортикальная» схема. Такой неокортикальный контроль за звуковыми коммуникациями при­знаётся только у гоминид. Согласно распространённой точке зрения, только человек и высшие приматы могут произвольно контролировать звуки без участия лимбической системы (Robinson, 1976; Ploog, 1988). Подобные рассуждения доставляют массу удовольствия студентам, изу­чающим сравнительную морфологию и физиологию нервной системы. Дело в том, что звуки прекрасно издают и воспринимают простодуш­ные лягушки, не обладающие ни развитой лимбической системой, ни неокортексом млекопитающих».

 

С. 241.

Светлана Бурлак:

 

Абзац про лягушек совершенно непонятен: сначала С.В.Савельев говорит, что, мол, пишут про корковый контроль речи у человека, а потом – что лягушки, не имеющие неокортекса, способны производить и воспринимать звуки. С тем, что они к этому способны (и даже различают форманты, т.е. какие гармоники у звука усилены, а какие – ослаблены), никто и не спорит. Просто человек говорит, когда захочет (т.е. произвольно, по собственной воле, что без коркового контроля невозможно), а лягушка – когда в достаточной степени возбудится. И это большая разница. Да и звуковых сигналов мы, благодаря развитому неокортексу, умеем различать не в пример больше лягушек (и даже умеем усваивать новые слова, которых раньше не знали).

«Простеньких коммуникационных приёмов вполне достаточно для решения задач взаимодействия даже у человеко­образных обезьян. Следовательно, никаких оснований рассматривать происхождение речи как побочный результат неких коллективных действий пока нет. Сама суть управления любым стадом не предпола­гает сложных коммуникаций, возникающих при появлении речи».

 

С. 232.

 

«По-видимому, коллективная охота стала следствием, а не причиной разви­тия речи. При социальных корнях возникновения речи не имеет значе­ния форма добывания пищи. Примером могут быть традиции поедания австралийскими аборигенами зловонных внутренностей убитых или мёртвых животных. При такой трапезе речевое общение намного более разнообразно, чем при загонной охоте тех же аборигенов».

 

С. 238. 

Светлана Бурлак:

 

С.В. Савельев вполне справедливо отмечает, что язык не нужен ни для коллективной охоты (можно охотиться и молча, как волки), ни для управления стадом. А способность присваивать наименования объектам окружающей среды, наоборот, очень существенна. Но причём тут непременно рыбалка? (см. ниже). Дело, на мой взгляд, не в ситуации как таковой, а в том, что предки наши стремились замечать как можно больше деталей (чтобы выбрать самую эффективную программу поведения), и если кто-то из сородичей что-нибудь вякнет – это тоже пойдёт в дело, будет интерпретировано и использовано для выбора поведенческой программы. Чем больше деталей надо замечать – хоть  на охоте, хоть при изготовлении орудий или в иной ситуации, – тем выше спрос на то, чтобы, во-первых, все стремились «вякать», когда что-нибудь заметят, а во-вторых, «вякали» бы достаточно разборчиво, чтобы легко было понять, что они там заметили. И тогда то, что заметил один, узнают все, и выберут самое правильное поведение.

«Предположим такую гипотетическую ситуацию. Группа архантропов отправилась к неглубокому омуту на реке или озере ловить рыбу или подвижных беспозвоночных. Это всегда гарантированная калорийная и доступная пища».

 

С. 259.

Представить мы можем любую ситуацию. Однако нет никаких археологических доказательств рыбной ловли архантропов. По данным археологии, активно рыбу стали ловить только сапиенсы и то в основном в начале голоцена, меньше 10 тысяч лет назад.

«Успешно ловить рыбу можно на мелководье, ночью или в непрозрачной воде. Для успешной ловли надо сначала разведать место охоты, запомнить его и держать мельчайшие детали рельефа дна и берега в голове. Затем необходимо подобрать «напарников» и «договориться» о роли каждого в задуманном мероприятии. Кроме того, надо уметь издавать звуки, позволяющие организовать успешную ловлю рыбы при изменении начального плана действий. Непонимание действий друг друга или несогласованность делают такое мероприятие невозможным. Все, кто хоть раз ловил рыбу руками в воде, легко согласятся с этим выводом».

 

С. 259.

С.В.Савельев идет по классическому пути: за недостатком (или незнанием) фактов берет некий придуманный им самим сценарий и дальше успешно развивает его. Но учёный должен понимать, что подробно описать некую гипотетическую ситуацию (пусть кажущуюся автору правдоподобной) – не означает доказать, что она ближе к реальности, чем множество других (например, охота на мелких норных млекопитающих или птиц).

 

Напомним, что согласно примеру, приведенному выше самим Савельевым, пеликаны успешно ловят рыбу на мелководье безо всякой речи…

 

Археологические данные неоспоримо доказывают, что архантропы не занимались рыбной ловлей, а собирали растения и охотились на крупных животных. Свидетельства этого сохранились на многих африканских стоянках и местонахождениях (Олдувай, Олоргесайли), а также в Европе (Торральба, Амброна) и в Азии (Чжоукоудянь).

 

Кстати, вот как описывает способ рыбной ловли, практикуемый в индейском племени, Елена Валеро, прожившая среди индейцев Амазонки 20 лет: 

«Женщины наломали веток, вошли в реку и стали сильно бить ветками по воде: «бум, бум, бум». Все рыбы бросились врассыпную и попрятались под гниющие листья. Тогда старуха сказала: «Хватит молотить по воде, давайте посмотрим, куда подевалась рыба». Постепенно вся муть осела на дно, и вода стала совсем прозрачной. Рыбы бесследно исчезли. Но старуха была опытным рыболовом. Она схватила охапку гнилых листьев: там пряталось несколько рыбок. Тогда и остальные последовали примеру старухи. В каждой охапке листьев было две-три рыбки. За утонувшими листьями женщины ныряли на дно. Поймав рыбку, женщины откусывали ей голову и бросали свою добычу на берег».

Биокка Этторе. Яноама. Издательство «Мысль», Москва,  1972 г., с. 30.

 

Нельзя сказать, что при таком способе рыбной ловли жизненно необходима  речевая коммуникация…

Промежуточные выводы-2:

К сожалению,

  • Игнорирование археологии;
  • Плохое знание лингвистики и этнографии;
  • Путаница в таксономии;
  • Небрежность либо недостаточное владение фактами из области палеоантропологии 

- существенно снижают научную ценность гипотезы С.В.Савельева о возникновении речи.



В следующей, заключительной части Вы узнаете: 

  • Почему мозги не росли в Африке, но росли на Яве?
  • Кто являлся творцом "первых достижений человечества"?
  • Почему вымерли неандертальцы - интеллектуальная элита каменного века?
  • Откуда взялись "глубокие морфологические различия" рас?
  • И много других удивительных вещей!

Часть III

« 1 2 3 4
Дальше: 150 ошибок профессора С.В.Савельева?.. Рецензия на книгу «Возникновение мозга человека». Часть III

Catalog gominid Antropogenez.RU