Как это у тебя получилось, Адам?

0. В России и за рубежом.

В отечественной лингвистике теоретическая монография, посвященная происхождению языка (глоттогенезу), большая редкость. Серьезные лингвисты (исключая, конечно, таких универсальных исследователей, как Вяч. Вс. Иванов, всегда стоявших над всеми течениями), до сих пор с некоторым предубеждением относятся к любым попыткам рассуждения на эту тему. Подобное отношение к сложнейшей для науки теме было как-то оправдано, по крайней мере, до начала 90-х годов, пока, действительно, не было достаточной научной базы для исследований в этой области. Теперь, кроме как анахронизмом, или нежеланием разбираться в сложном материале, его назвать трудно. В американской лингвистике надменный или насмешливый тон по отношению к этой проблеме никогда и не был доминирующим. Были разные точки зрения. В1964 г., например, появилась работа одного из ведущих лингвистов того времени Ч. Хоккета в соавторстве с Р. Ашером (Хоккет и др. 1964), посвященная проблеме перехода от системы коммуникации животных (СКЖ) обезьян к языку. Через 28 лет она была опубликованная вторично. Ее цитирует, правда, уже в критическом ключе, и Бикертон. Позже Хоккет (Хоккет 1970) опубликовал статью об универсальных свойствах всех языков земли, отличающих их от СКЖ. Эту статью широко цитируют и сейчас биологи и психологи, занимающиеся близкой к глоттогенезу тематикой (см., например, Панов 2005, Зорина и др. 2006), и лингвисты (см. Бикертон 2012), хотя с лингво-семиотической точки зрения, она, несомненно, сильно устарела. В 2000-х годах в исследование глоттогенеза включились такие крупные теоретики, как Н. Хомский (Хомский и др. 2002), Р. Джакендофф (Джакендофф 2002, Джакендофф и др. 2005), С. Пинкер (Пинкер 2004, Джакендофф и др. 2005). Особенно большой интерес к глоттогоническим штудиям появился у лингвистов и специалистов смежных специальностей после выхода во многом спорной работы главы трансформационной лингвистической школы Н. Хомского в соавторстве с двумя биологами, Марком Хаузером и Текумсе Фитчем, а также критической статьи, написанной последователями Хомского (Хомский и др. 2002), Рэем Джакендоффом и Стивеном Пинкером (Джакендофф и др. 2005). Хомский, до недавнего времени, с одной стороны,  признавал наличие проблемы, с другой стороны, до упомянутой статьи не понимал ни смысла в ее обсуждении, ни возможности ее исследования (в1967 г. он написал послесловие (Хомский 1967) к известной работе Эрика Леннеберга (Леннеберг 1967), в которой много места посвящено сравнительному исследованию структуры звукового тракта, механизмам извлечения звука у человека и шимпанзе, но разговора о глоттогенезе, как такового нет).

В России после классических работ 30-х – 60-х гг. Л. С. Выготского, А. Р. Лурии (Выготский и др. 1993), Н. И. Жинкина (Жинкин 1958, 1960, 1965, 1998), интересной и совершенно оригинальной работы Б. Ф. Поршнева (Поршнев 1974, 2007) в русле нового направления исследований по этой теме в1977 г. в работе об истории семиотики в СССР несколько замечательных страниц посвятил глоттогенезу Вяч. Вс. Иванов, затем в1990 г. в Лингвистическом энциклопедическом словаре он опубликовал статью под названием «Глоттогенез». Касался он этой тематики и в более поздних своих работах (см., например, Иванов 1998). В1996 г. в журнале «Вопросы языкознания» был опубликован обзор современных работ по происхождению языка Т. М. Николаевой. В 2000-х годах после моей работы (Барулин 2002) вышел интересный обзор работ по этой теме антрополога А. Г. Козинцева (Козинцев 2004), затем обзор С. А. Бурлак, выпущенный небольшим тиражом (Бурлак 2007). В2008 г. состоялся круглый стол, на котором по этому сложному вопросу пытались найти общий язык лингвисты, биологи и психологи (Кошелев, Черниговская 2008). В прошлом году, наконец, в отечественных исследованиях по глоттогенезу наступил настоящий прорыв: вышла очень полная, обстоятельная обзорная работа С. А. Бурлак, в которой освещены все главные достижения и заблуждения последних лет, касающиеся поиска ключевых событий, приведших к возникновению языка (Бурлак 2011). Одновременно с ней в издательстве «Языки славянских культур» была переведена полезная книга психолога Майкла Томаселло «Истоки человеческого общения» (Томаселло 2011).

В этом контексте книга Д. Бикертона для российского читателя – вторая после монографии М. Томаселло оригинальная переводная книга западноевропейского исследователя, посвященная происхождению языка.

Автор этой монографии в 1949 году окончил Кембриджский университет. После чего долго странствовал по свету, не обращаясь к филологическим занятиям более 10 лет. Судьба занесла его в Гану, где он и начал академическую карьеру в качестве преподавателя английской литературы. Затем, после годового аспирантского курса по лингвистике в Лидсе, в 40 лет он становится старшим преподавателем лингвистических дисциплин Гвинейского университета, и уже в этом качестве заинтересовывается креольскими языками. В начале семидесятых он перебирается Англию, где в течение года преподает в Ланкастерском университете. Но интерес к креольским языкам приводит его на Гавайи, где он и оседает на всю оставшуюся жизнь. Исследуя креольские языки, Бикертон открывает интересный феномен формирования детьми полноценного креольского языка из неструктурированного инпута за одно поколение. Этот феномен наталкивает его на мысль, что таким образом мог сформироваться и человеческий язык. В 50 лет, когда американские исследователи, как правило, уже задумываются о пенсии, он еще только защищает в Кембридже докторскую диссертацию (Ph.D), еще только разгоняется мыслью. В восьмидесятые годы он пишет несколько монографий о креольских языках и, только разменяв седьмой десяток, приступает к написанию серии работ о происхождении языка. Рецензируемая книга была закончена, когда ее автору было 82 года. Но ее текст не назовешь сухим и бесстрастным опусом уставшего от трудов старца. Это текст молодого духом, эмоционального, местами мальчишески самонадеянного¹ исследователя, временно остановившегося на сотой итерации теории, чтобы осознать, что у него в сухом остатке, и после финальной точки начать дальше ее совершенствовать, безжалостно выбрасывая из нее фрагменты, скомпрометированные фактами.

Я давно не получал такого удовольствия от чтения научной работы. Книга написана живым, доступным и для неспециалиста языком, хотя за внешне легким текстом стоят годы напряженного труда, несколько в муках измененных точек зрения на проблему (в чем автор неоднократно признается на протяжении книги), горы прочитанной и глубоко осмысленной литературы по лингвистике, психологии, биологии, нейрологии и другим наукам, имеющим непосредственное отношение  к проблеме глоттогенеза.  Несмотря на все оговорки, я считаю, что это лучшая работа Бикертона и, несмотря на спорность позиции,  может быть, лучшее из того, что до сих пор было написано на эту тему.

1. Бикертон и Хомский.

Как отмечает сам Дерек Бикертон, долгое время его взгляды на лингвистические проблемы, в том числе и на проблему происхождения языка были очень близки к позициям Хомского, поэтому находилось немало критиков, отождествлявших их точки зрения. Однако в этой работе автор монографии резко выступает против той точки зрения, которую защищают глава генеративной школы и его соавторы в упомянутой выше полемической статье. Само название статьи ему кажется напыщенным («…работа, носящая напыщенное название…» (с. 189)). А тот факт, что статья была опубликована в авторитетном журнале, в разделе «Компас науки», кажется Бикертону беспочвенной претензией авторов, у которых не было до этого публикаций по теме, на лидирующую и даже учительскую позицию².  Иронично, с оттенком сарказма обнажает Бикертон самые уязвимые моменты в казалось бы несоединимых точках зрения соавторов. Прежде всего, его поразил состав авторской группы.

Увидеть Хаузера и Хомского в качестве соавторов статьи все равно, что испытать удивление, какое вы испытали бы, – пишет Бикертон, – «открыв последний выпуск какого-нибудь политического журнала и обнаружив меморандум о Ближнем Востоке, разработанный совместно Ясиром Арафатом и Ариэлем Шароном». Еще меньше, чем за время, «необходимое для того, чтобы родить ребенка», взгляды, например, Хаузера и Хомского на эволюцию языка были совершенно несовместимыми. Хаузер, как биолог, приверженец неодарвинизма, «представлял эволюцию преимущественно, если не целиком, как результат отбора и рекомбинаций генетического разнообразия. Следовательно, любое свойство должно иметь прямых непосредственных предшественников и «следовательно, язык, ни в чем не уступающий другим свойствам, будет рассматриваться как форма коммуникации, эволюционировавшая из более ранних форм» (с. 189)³. Хомский же, не признававший и не признающий эволюционный характер происхождения языка, писал по этому поводу: «совершенно бессмысленно поднимать проблему объяснения эволюции человеческого языка из более примитивных систем коммуникации» (там же). То же, естественно, можно сказать и о главном принципе неодарвинизма – признании естественного отбора главным механизмом эволюции – в применении к языку. Хаузер утверждал, что «естественный отбор является единственным механизмом, которым можно объяснить сложное, комплексное строение языка» (с. 190). «Хомский, напротив, не однажды возражал против какой бы то ни было роли естественного отбора в эволюции языка» (там же). Компромисс между столь разными позициями, по мнению автора монографии, был достигнут за счет того,  что язык был разделен на два компонента: языковая способность в широком смысле (FLB – Faculty of language in the broad sense) и языковая способность в узком смысле (FLN – Faculty of language in the narrow sense). К последней относится то, что управляет синтаксисом и «что, по крайней мере, в первом приближении, выглядело просто как рекурсия (способность встраивать одну лингвистическую структуру внутрь другой подобной: вложение предложения или фразы в другое предложение)» (с. 191). FLB – прочие компоненты языка⁴. «Теперь, когда язык был поделен, стало возможным заключение сделки, которая принесла автору хотя бы часть того, к чему он стремился. Хаузер смог сохранить свою веру в естественный отбор, расставив по местам все (или почти все) компоненты языка, встречающиеся у других видов, где они наверняка подверглись отбору» (там же). «Хомский прекратил настаивать на уникальности языка в целом и на масштабах его отличия от возможностей других биологических видов. В обмен он получил признание особого статуса рекурсии как центрального механизма синтаксиса, а синтаксис, конечно, является тем компонентом языка, который он считал базовым» (с. 192).

Основные претензии Бикертона к концепции Хомского, Хаузера и Фитча состоят в оторванности положений их теории от фактов и теории эволюции, от фактов и положений теории антропогенеза. «В модели Хомского наиболее важные стадии (глоттогенеза – А. Б.) немотивированны ничем. Ничто их не направляет. Специфически человеческие понятия выпрыгивают из ниоткуда, мозг без всякой причины получает перенастройку. Люди вдруг начинают разговаривать, опять-таки без особых причин, просто потому, что это «было бы преимуществом». Под ковер замели все технические детали того, как люди начали говоритьВерсия эволюции Хомского нигде не пересекается ни с реалиями мира, ни с реалиями эволюции. Это эволюция в барабане: замкнутая в себе, совершенно абстрактная процедура» (с. 210). «В статье наших авторов нет ни одного упоминания об эволюции человека. Не упоминаются и предки человека» (с. 192). И далее: «Статья мобилизовала ученых на ловлю блох в труднодоступных местах, чтобы провести все возможные эксперименты на всех известных видах животных и установить, у кого есть какие предпосылки для развития языка, а какие способности у животных отсутствуют» (с. 197).

2. Основные положения концепции, принятой в книге.

Поиски решения проблемы происхождения языка разделяются у автора монографии на три направления: в русле первого решается вопрос о том, какая коммуникативная система послужила нашим предкам исходной для преобразования ее в язык, есть ли у нее конкуренты и как могло произойти так, что от этой системы ответвилась сначала система, просто вышедшая за пределы обычных коммуникативных систем животных, и только потом –  язык, в русле второго направления решается проблема, как можно согласовать найденное автором монографии решение с известными данными антропогенеза, в русле третьего направления обсуждаются проблемы появления переходных коммуникативных систем, проблема перехода к примитивному языку типа пиджина и далее к полноценному языку. Рассмотрим три эти направления подробнее.

3. Проблема перехода от системы коммуникации животных (СКЖ) к языку.

3. 1. Общие установки.

Проблема глоттогенеза считается междисциплинарной. Очевидно, так же считает и Бикертон, хотя о том, в рамках какой науки ведется исследование, он нигде не говорит. Мне кажется, что проблема происхождения языка вполне укладывается в рамки семиотики, поскольку исследоваться здесь должен процесс перехода от СКЖ наших неговорящих предков (объекта изучения (био)семиотики) к языку (объекту изучения семиотики и лингвистики). Естественно, результаты, полученные в рамках науки о глоттогенезе, не должны противоречить результатам, полученным в смежных дисциплинах (биологии, антропологии, психологии, нейрологии и т. д.). Но решаться проблема происхождения языка должна в рамках семиотики, причем в диахроническом ее разделе, посвященном эволюции знаковых систем (семиогенезу). Однако название этой науки у Бикертона, как и у лингвистов практически всей хомскианской школы, нигде не упоминается. Видимо, все они считают, что ее не существует.

Из сказанного следует, что Бикертон либо вообще не будет использовать терминологию этой дисциплины, либо будет пользоваться терминологическим самоделом, перекраивая все, что достаточно ясно определено в рамках семиотики или семиологии, на свой лад. Примеры можно найти на первой же странице «Введения». Здесь быстро натыкаешься на знакомое семиологам противопоставление «язык vs. речь», введенное и достаточно хорошо описанное одним из основателей семиологии Ф. де Соссюром, Л. Ельмслевом и другими структуралистами и принятое как пара нормативных терминов и в европейской лингвистической традиции. В генеративной лингвистике, ему было сопоставлено другое противопоставление «competence ?? performance» (см., например, Хомский 1967). Освободившаяся от терминологического статуса пара находит у Бикертона (и не только у него) новое применение: «У меня падает сердце всякий раз, когда я открываю новую книгу по эволюции человека, листаю до оглавления и нахожу ссылку «язык: см. речь». «Да речь не смотрят, идиот! – так и хочется мне закричать. – Речь слышат». Можно обладать речью, которая не будет иметь ни малейшего смысла – как у многих попугаев. Речь – это всего лишь одно из средств передачи языка» (с. 1). Из этих утверждений следует, что под речью автор этого страстного всплеска эмоций имеет в виду то, что в семиотике и европейской лингвистике называется означающим текста или, выражаясь ельмслевскими терминами, планом выражения, другими словами у речи нет смысла, речь – это последовательность членораздельных звуков. Под языком же, видимо, понимается смысл текста, хотя термин этот на протяжении книги используется и в других значениях. Не знаю, какое английское слово было использовано для обозначения второй пары дихотомии, но у русской лексемы РЕЧЬ значение, которое приписывает ей переводчик, видимо, добросовестно сопоставивший ее английскому эквиваленту, мне не известно. Даже в таких выражениях, как его бессмысленная речь или гугнивая речь, или нечленораздельная речь, подразумевается целое (означающее + означаемое) либо с дефектной, либо с недостающей частью. А вот применительно к попугаю я бы как носитель русского языка не стал использовать эту лексему вообще. То же можно было бы сказать и о лексеме ЯЗЫК.

 При этом Бикертон совершенно уверен, что эту пару терминов во всем просвещенном мире используют именно так, а не иначе. Ну, что ж, оставим нам наше, а Бикертону – бикертоново. Хотя так и хочется сказать, что работа сильно выиграла бы, если бы автор обратился к тем богатствам, которые накопила к нынешнему моменту вся, а не только генеративная лингвистика, что она избежала бы многих противоречий, если бы была сделана в рамках семиотики и использовала ее теоретическую базу для своих построений. К этому мы не раз еще вернемся.

Одним из самых важных постулатов концепции Бикертона выглядит следующим образом: «Те, кто пишет о происхождении языка, слишком часто игнорируют один важный момент, которому я, напротив, придаю особое значение в этой книге. Суть его в том, что эволюция языка является частью эволюции человека и имеет смысл только тогда, когда рассматривается как часть эволюции человека». Продолжая эту мысль, американский ученый выдвигает еще одно важное утверждение: «Язык не развивался в вакууме. Он был, он должен был быть механизмом адаптации, точно так же, как и прямохождение, или отсутствие волос на теле, или противопоставленный большой палец» (с. 114).

Второй важной идеей, на которую опирается исследование Бикертона, состоит в том, что он отказывается от составления все более и более подробного списка отличий языка от СКЖ. Формируя эти списки, мы так  никогда и не поймем, какие трансформации СКЖ привели к возникновению языка. Мы будем только все больше убеждаться в огромном разрыве между языком и СКЖ. Здесь он приводит аналогию с физическими состояниями вещества. У льда, воды и пара тоже очень разные свойства, но появляются соответствующие различия в определенных температурных точках, по мере изменения температуры в нужном направлении свойства эти приобретают все более отчетливый характер. Следует обращать внимание не на различия, а на то, с какого «волшебного мига» начинают накапливаться принципиально новые свойства системы, превращающие ее в нечто совершенно отличное от того, что было. Эта идея определяет и стратегию исследования: коммуникация животных обслуживает совершенно определенные программы их поведения; новый тип коммуникации может возникнуть лишь в случае, когда возникает новый тип поведения, требующий выйти за пределы СКЖ. Таким образом, переход от системы коммуникации животных (СКЖ) к языку мыслится как постепенный процесс, в котором нужно выделить некое событие, которое запустило или спровоцировало запуск развития коммуникативной системы, характерной только для человека. Особенность этого нововведения состоит в том, что СКЖ, судя по исследованию М. Хаузера (Хаузер 1996),  представляют собой довольно однородный тип коммуникативных систем, который существовал и исправно служил своим владельцам порядка полутора миллиардов лет. И лишь человек был поставлен в такие условия, что ему пришлось прервать эту устойчивую традицию.

Таким образом, задача, состоит в том, чтобы в эволюции человека найти такой момент, когда сильно поменялось поведение наших предков, а в репертуаре сигналов, обслуживающих их поведенческие программы, найти такие, которые легче всего могут быть трансформированы в элементы языка.

Конкретизируя задачу, Бикертон пишет: «Для начала, для того, чтобы перейти от любой СКЖ  к языку нужно решить две задачи. Первая: эволюции нужно найти исходный материал – какое-то уже существующее поведение, которое можно взять и преобразовать в соответствующее средство. Вторая задача на порядок сложнее: нужно отделить эту новую систему от наличных ситуаций, связанных с приспособленностью» (с. 21).

Остановимся на первой задаче.