В «Метаморфозах» Овидия женщины превращаются в пауков и лавровые деревья, а мужчины — в оленей и актиний. Но и в обычной жизни достаточно взглянуть на наши ступни, чтобы увидеть результат не менее удивительного превращения. Там, где у большинства приматов достойная пара хватательных конечностей — почти «задние руки», у нас какие-то перевертыши: длинные изогнутые подушечки, закругленные с одной стороны и короткие толстые большие пальцы в тесной компании детских пальчиков — с другой.
Руки человека — одна из самых прекрасных частей человеческого тела: чувствительные, гибкие и ловкие. Наши руки могут построить целые миры — даже если, как у Линуса в мультфильме «Мелочь пузатая», они испачканы вареньем.
Наблюдая за опоссумами, сумчатыми животными, которые более 50 млн лет назад произошли от общего с приматами предка, зоолог Джонатан Кингдон размышляет о том, что мелкая моторика, вероятно, развилась у млекопитающих еще в самом начале их истории. Вот что он пишет:
Наблюдая за тем, как опоссумы умело простукивают пальцами кору, чтобы обнаружить червоточины, или вытаскивают личинок насекомых из дерева и отправляют их в рот, я подумал, что сейчас, перед моими глазами демонстрируется один из древнейших навыков, свойственных не только опоссумам, но и всем древним млекопитающим. Все, что делают руки и пальцы — касаются, ощупывают, ковыряют, отщипывают, — настолько увязано с восприятием запаха и вкуса, со зрением и слухом, что их усовершенствование не менее важно для обслуживания наших ощущений и аппетита, чем для лазанья по деревьям. Если, как утверждает большинство эволюционных биологов, история анатомии человека — это история череды новых органов, возможно, нам достаточно просто вспомнить о своих руках: вот оно, наследие, которое находится с нами уже последние 140 млн лет.
Но ступни? Наши ступни похожи на руки, которые злой гений эволюции сжал, деформировал, превратив в «тарелки с мясом» (как их на жаргоне называют кокни). В отличие от наших родственников обезьян, мы не можем хвататься за ветки ногами; да и вообще наши ноги ни на что не годны — ну, может быть, только чтобы наступать на них. И это не результат ношения обуви: ступни человека, всю жизнь проходившего босиком, грубее и мозолистее, но в остальном они удивительно похожи на ступни человека, всю жизнь носившего обувь.
Но давайте взглянем на дело с другой стороны — и человеческие ноги вдруг покажутся чудом. Комик Билли Коннолли как-то, намекая на шотландский виски, заявил, что вклад Шотландии в мировую историю буквально сбивает с ног. Но ведь для того, чтобы сбить вас с ног, нужно, чтобы они были. И даже без помощи виски человек на своих ногах способен исполнять самые замысловатые коленца из всех двуногих — возможно, за исключением голубоногой олуши, чудной птицы, обитающей на Галапагосских островах. Наши две ноги (вместе с другими приспособлениями, благодаря которым мы чувствуем себя на них свободно и уверенно) позволяют нам легко проходить огромные расстояния, а в определенных обстоятельствах обгонять даже самых быстрых четвероногих. В этом ни одна обезьяна с нами тягаться не может. Для наших ближайших родственников, шимпанзе и гориллы, сделать даже несколько шагов на двух ногах не менее сложно, чем для нас бегать на четвереньках.
Не будет ли нелепым утверждение, что именно двуногое хождение делает человека человеком? Согласно одной общеизвестной истории, древнегреческий киник Диоген именно так и считал. Когда Платон определил человека как «лишенное перьев двуногое», Диоген ощипал цыпленка, заявив: «Вот твой человек». Тогда Платон дополнил свое определение: «лишенное перьев двуногое с широкими ногтями». Можно представить, что и эта попытка развеселила Диогена, однако добавьте к этому определению еще одну характеристику: с прямой спиной, и оно покажется почти осмысленным. Человека прямоходящего, с каноническими пропорциями — Витрувианского человека Леонардо да Винчи (с прямой спиной и разведенными в стороны руками и ногами, вписанного в окружность и в квадрат; длина ног составляет ровно половину роста, а два шага равны его высоте) — Гамлет называет образцом для всех животных; рядом с таким идеалом обычные мирские существа зачастую выглядят смешными или зловещими уродцами.
Споры о том, что отличает человека от других животных, ведутся как минимум две с половиной тысячи лет. Некоторые религии говорят о невидимой сущности каждого человека — его душе. Но и попыток определить человека через те или иные внешние признаки или поведение также весьма немало. Так, человека называли политическим животным (Аристотель), смеющимся животным (Томас Уиллис), животным, производящим орудия труда (Бенджамин Франклин), религиозным животным (Эдмунд Берк) или животным, которое готовит себе пищу (Джеймс Босуэлл еще до Клода Леви-Стросса и Ричарда Рэнгема). В разное время предлагалось считать, что человек — животное, способное размышлять и формировать умозаключения, животное, которое носит с собой палку, философствующее животное, способное обманывать животное и единственное животное, которому нравится острый соус чили. Человек, как заметил поэт Брайан Кристиан, судя по всему — единственное животное, озабоченное вопросом, что же делает его уникальным.
Недавние исследования показали, что многие особенности поведения и способности, которые, как считалось ранее, присущи только человеку, на самом деле присутствуют, по крайней мере в определенной степени, и у других животных: использование орудий труда (теория психического), культура, мораль, личность. Однако некоторые сферы жизни мы все-таки считаем исключительно человеческими: искусство, религия, спорт, кулинария, а также — хотя с этим можно поспорить — чувство юмора. (Кстати, этот список включает те вещи, которые волнуют человека больше всего, не считая секса и привязанности, которые важны и для животных.) Предпринимались и попытки дать человеку определение через отрицание. Когнитивный нейробиолог Майкл Газзанига, например, считает, что «многое из того, что делает нас людьми — это не способность производить какие-то особенные действия, а способность подавлять автоматические реакции в пользу обдуманных... Возможно, мы единственные животные, которые могут отказываться от удовлетворения своих желаний и контролировать импульсы».
Все вышесказанное подводит к одной нашей характеристике, которая чаще всего используется для определения человека: большой и сложно устроенный мозг и, соответственно, наличие языка. Но, как я попытаюсь продемонстрировать в этой главе, мы вряд ли бы получили наш большой мозг, если бы не наши большие ноги. А язык вряд ли появился бы, если бы не один из самых глубоких, самый загадочный и (возможно) самый древний вид искусства — музыка. Отвечая на поставленный выше вопрос: передвижение на двух ногах не превращает нас в людей, но, если бы наши предки не начали ходить на двух ногах, вряд ли люди как вид когда-либо появились бы на свет.
Вообще, что касается двуногих, человек — относительно недавний член клуба. Возможно, первыми наземными двуногими животными были протодинозавры, появившиеся около 233 млн лет назад. Один из самых ранних известных нам видов получил замечательное название Eoraptor lunensis — «самый ранний охотник из Долины луны» (этот вид был хищником, и его ископаемые остатки были обнаружены в Аргентине, в долине, названной в честь Луны). Примерно в течение 165 млн лет жизнь эораптора и его потомков протекала очень размеренно — покуда не настал конец, иными словами, до мел-палеогенового вымирания. С тех самых пор развивать двуногость стало не так популярно у рептилий, хотя, конечно, это свойство и не было полностью забыто. Практически единственная двуногая ящерица в наше время — это шлемоносный василиск (Basiliscus plumifrons). Это вполне реальное животное, обитающее в Центральной Америке и имеющее коронообразный гребень, как и его мифологический тезка. Движения этой ящерицы немного напоминают Чарли Чаплина, только гораздо быстрее. Она может пробегать некоторые расстояния на двух ногах по поверхности воды — так что у местных жителей этот вид получил название «ящерица Иисуса Христа». Но даже этим ящерицам гораздо удобнее и спокойнее передвигаться на четырех ногах.
Птицы, прямые потомки динозавров, ходят на двух ногах. Но для большинства из них ходьба — всего лишь один из нескольких доступных видов передвижения. Даже не умеющие летать птицы чаще развивают другие, обычно очень впечатляющие навыки. Так, пингвины отлично плавают. Живущие вдали от океана птицы, например страусы, достигли внушительных размеров и высокой скорости передвижения по суше — правда, сейчас их существование полностью зависит от людей. Большинство нелетающих птиц вымерло, как, например, дронтовые. Самая распространенная из современных нелетающих птиц — курица, кстати, ближайший из ныне живущих родичей тираннозавра рекс (Tyrannosaurus rex). Куриц на планете больше 24 млрд (причем это число всегда остается практически постоянным), но и они обязаны выживанием исключительно людям, выращивающим их для своих целей.
Мало кто из млекопитающих передвигается исключительно на двух ногах. Но даже такие — например, кенгуровые мыши в Северной Америке или кенгуру и кенгуру-валлаби в Австралии (группа животных, метко названных макроподами или «большеногами») — практикуют технику передвижения, совершенно непохожую на нашу. Они используют обе ноги одновременно как гигантскую пружину, так что кенгуру — это своего рода сумчатое на «пого-стик». Медведи, мартышки, обезьяны и некоторые другие животные могут ходить на двух ногах, но только на очень короткие расстояния.
Остается неизвестным, когда именно и почему наши предки начали большую часть времени передвигаться на двух ногах. Сохранившиеся в окаменевшей грязи следы, обнаруженные в Летоли в Танзании, доказывают, что примерно 3,7 млн лет назад австралопитеки вида, к которому относится и известная Люси, были прямоходящими и имели ноги, очень похожие на наши. Вместе с тем между нами и Люси существует несколько очень серьезных различий. У австралопитеков руки были длиннее, а ноги короче по отношению к туловищу, чем у нас (взрослые особи были худыми, ростом около 1,3 м). И, конечно, их череп был значительно меньше, а размер мозга составлял примерно треть мозга современного человека. Наверное, было бы очень интересно и жутковато наблюдать за Люси с ее короткими ногами, длинными руками, с головой и лицом, напоминающими одновременно человеческое и обезьянье, и почти человеческой походкой (она уже не имела ничего общего с ходьбой вразвалку как у шимпанзе).
Вероятно, Люси удалось приспособиться как к жизни на деревьях, так и к передвижению на довольно значительные расстояния по земле, что позволило этому виду просуществовать почти миллион лет, несмотря на меняющийся климат. А вот другой представитель древнейших людей (гоминин) — первый из нашего рода Homo habilis — уже был приспособлен только к наземной жизни. Его ископаемые остатки датируются периодом около 2,3 млн лет назад, и просуществовал этот вид, вероятно, около 900 000 лет. Habilis означает «умелый». Это название было присвоено особи в 1960-х, когда ее ископаемые остатки были впервые обнаружены: считалось, что человек умелый первым стал использовать каменные орудия. И действительно, Homo habilis уже имели кое-какие орудия. Эти люди отличались от Люси более длинными ногами и узкими бедрами. Эти анатомические изменения (как и ряд других) сделали ходьбу и бег Homo habilis более эффективными и менее энергозатратными (хотя и не настолько быстрыми, чтобы помешать саблезубой кошке Dinofelis превращать его в свой обед). Эти изменения еще сильнее развились у Homo ergaster (человек работающий) и появившихся следом за ним видов Homo erectus (прямоходящий) и Homo heidelbergensis (гейдельбергский), пропорции тела которых уже очень близки современному человеку.
Первобытные люди любили мясо. Содержащийся в нем белок давал достаточно энергии для роста их тела и мозга. Но мясо имеет свойство убегать: самостоятельно, пока оно живое, либо даже после его умерщвления, будучи съеденным более крупным и опасным хищником. Так что же делать? Согласно гипотезе «выносливого бега», для того, чтобы выжить в африканской саванне, человек начал развивать новые навыки: а именно научился бегать на длинные дистанции, причем часто под палящим солнцем. Это позволяло небольшим группам людей, во-первых, загонять четвероногих, а также быстро добираться до чужой свежей брошенной добычи, когда остальные животные скрывались от яркого полуденного солнца в тени. В течение многих сотен тысяч лет до изобретения эффективного копья или других метательных орудий человек процветал и учился думать, потому что — как утверждают сторонники этой теории — он был рожден для бега.
В поддержку этой теории принято ссылаться на ряд уникальных особенностей физиологии и морфологии человека. Так, большие сухожилия ног, подобно пружинам, сохраняют энергию при беге и делают его на 100% эффективнее (у более древних видов, например у Люси, было ахиллово сухожилие, однако их ноги были намного короче и слабее). Кроме того, у нас есть эффективная система охлаждения в виде потовых желез, разбросанных по всему телу. Большая ягодичная мышца потому и большая, что это помогает нам лучше бегать и держать баланс — практически как хвост у других двуногих животных, — сокращаясь, эта мышца не дает нам упасть вперед при контакте ступни с землей. Другие особенности (всего в списке их 26) включают короткие пальцы на ногах (чтобы не мешать при беге) и затылочную связку (стабилизирующую голову при быстром движении).
Кроме того, существует мнение, что бег — ключ к здоровью и хорошему психологическому состоянию человека, потому что во время бега человек испытывает «функциональное желание», то есть радость делать то, для чего мы и предназначены. Животные от природы ловко выполняют действия, необходимые для их выживания, и обычно наслаждаются этим — так и (было) с бегом у человека. Вероятно, бег и преследование животных также стимулировали развитие мыслительных процессов, которые в конечном итоге и сделали возможным возникновение науки. Как бы то ни было, в течение 99% истории человека нашим уделом было непрекращающееся движение. По словам Маршалла Салинса, «первое и главное условие охоты — постоянное движение». Хью Броди пишет о кочевых народах Западной Канады: «Все в их образе жизни свидетельствует о готовности меняться и двигаться... о стойком пренебрежении ко всякому накоплению материальных благ».
Но ведь быть человеком означает не только бегать по саванне, вонзая острые предметы в тех, кого мы хотим съесть или просто не любим. Чтобы ни говорили циники, наши способности к общению и сотрудничеству гораздо обширнее — по крайней мере внутри нашего собственного вида, — чем у других приматов. Центральную роль здесь играет человеческий язык, позволяющий нам формулировать практически неограниченное число пропозициональных высказываний (установок) о мире, что намного облегчает воспоминания о прошлом или планирование на будущее. Но язык — безгранично сложная система. Как он возник и почему? Почему человек изначально вообще захотел говорить? Некоторые эволюционные психологи видят ответ в том, что у наших предков в течение нескольких миллионов лет развился талант «глубокой интерсубъективности» (на профессиональном жаргоне это понятие означает примерно «очень хорошо знать друг друга»), способность «читать мысли» (то есть понимать, что происходит в голове другого человека без его объяснений), подкрепляемые эмпатией (общими чувствами) и солидарностью (общими целями). И все эти свойства, которые приносят пользу группе в целом, поддерживает и развивает язык. Но ни одно это качество, так же как и сам язык, никогда не возникли бы с нуля, если бы им не предшествовали более ранние формы общения. На этом строится концепция, согласно которой особую роль сыграло что-то очень похожее на музыку. Музыка и танцы имеют общее с языком происхождение. Более того, они сохраняют свою значимость для процветания человечества.
По крайней мере такова теория антрополога Стивена Митена, считающего, что древние люди воспользовались своими музыкальными голосами для создания системы общения, которую он назвал ХМММММ (одна буква Х и пять М): холистическая, манипулятивная, мультимодальная, музыкальная и миметическая. Все эти особенности, подчеркивает Митен, присущи и коммуникации других животных, но по отдельности. И только человек объединил их все, чтобы создать более сложную и утонченную систему коммуникации, чем у какого-либо еще вида. В системе ХМММММ использовались жесты, выражения лица и другие знаки, а не только звуки, так что ее нельзя назвать музыкой или языком, но на музыку она была все-таки похожа. И только относительно недавно — может быть, всего около 100000 лет назад — род, существовавший на тот момент уже почти 2 млн лет, окончательно отделил музыку от языка. К тому времени способность производить музыкальные звуки, чтобы поделиться эмоциями или попросить о помощи, стала уже неотъемлемой частью человека. Если использовать выражение психолога Колина Тревартена, мы «рождаемся с музыкальной мудростью и аппетитом».
Подобные объяснения нельзя назвать общепринятыми. В 1990-е гг. лингвист Стивен Пинкер в знаменитой фразе назвал музыку «чизкейком для слуха», имея в виду, что музыка — случайный побочный продукт эволюции, который люди используют, чтобы подстегнуть свое воображение, но не имеющий значения как адаптационный механизм. Конечно, музыку долго рассматривали как аномалию. Так, в 1870 г. Чарльз Дарвин писал: «Поскольку ни наслаждение, ни способность производить музыкальные звуки не имеют для человека никакой практической пользы, их можно считать самыми загадочными из человеческих свойств». Дарвин пришел к выводу, что музыка — своего рода сексуальное демонстрационное поведение, как раскрытый хвост павлина. Сегодня мы бы сказали, что рок-звезда всегда получает понравившуюся девочку (или мальчика).
Однако совершенно очевидно, что «чизкейком» и сексом дело не ограничивается. В каждом обществе музыка и танцы существуют и в других контекстах — они говорят о принадлежности человека к определенной группе, используются в духовных и погребальных ритуалах, позволяют выразить солидарность и просто поднимают настроение. Практически для всех людей, за исключением тех, кто страдает определенными неврологическими заболеваниями или генетическими отклонениями, музыка и танцы служат источником реальной, невыдуманной радости. Прежде всего это разновидности социальной активности человека, позволяющие в том числе синхронизировать совместные движения во время работы или марша (явление, которое можно назвать увлечением). Музыка и танец оказывают сильнейшее влияние на настроение человека и гораздо эффективнее, чем слова, могут волновать, подбадривать или успокаивать нас. Начинается все с напевания матери младенцу и музыкальных звуков, издаваемых совсем маленькими детьми, пытающимися «разговаривать» с родителями. Музыка способна пробуждать самые сильные человеческие эмоции. Как было продемонстрировано Оливером Саксом и другими учеными, музыка оказывает на мозг очень глубокое и тонкое воздействие: в некоторых случаях она даже помогает восстановить нарушенную речь и способность двигаться. Все это доказывает, что музыка не только жизненно важна для человека нашего времени, но и имеет глубокие корни в его прошлом.
Мало кто из животных демонстрирует способность производить или имитировать ритмические или музыкальные модели, а исключения из этого общего правила обычно вызывают особенно сильное чувство умиления и нежности. Сказанное относится, например, к птицам, а также к китам — после того как мы впервые услышали их пение менее полувека назад. «Музыкальные» способности домашних животных тоже всегда очень радуют их хозяев. Так, Кристофер Смарт считал, что его кот Джеффри «умеет танцевать под любую музыку». Танцующий какаду Сноуболл покорил интернет благодаря своей способности танцевать под Back Street Boys.
Наши самые близкие родственники, крупные обезьяны, могут похвастаться лишь очень ограниченными музыкальными и лингвистическими способностями. И, возможно, эти различия между нами объясняются как раз нашей способностью ходить на двух ногах. Полностью прямое хождение и бег предполагают, что спинной мозг должен присоединяться к черепной коробке четко внизу, а не сзади. Таким образом, остается меньше места между спинным мозгом и ртом для гортани, мускульного клапана, закрывающего легкие, когда мы глотаем пищу. В результате гортань располагается глубже в горле, что, помимо прочего, приводит к удлинению голосового тракта, позволяя ему производить большее количество разнообразных звуков. Соответственно, первые люди могли производить больше звуков, чем, например, шимпанзе. (Судя по всему, речевой тракт человека сформировался практически в современном виде полмиллиона лет назад.) Кроме того, хождение на двух ногах избавило нас от жесткой связи дыхания и шага. Большинство людей могут идти и говорить одновременно (и при этом еще жевать жвачку), а вот другие обезьяны на такое не способны из-за того, как ходьба влияет на все их тело. Кроме того, при ходьбе или беге человек может контролировать соотношение быстроты шага и дыхания. Так, бегун может выбирать, сколько шагов и сколько вдохов/выдохов ему делать: четыре к одному, три к одному, пять к двум, два к одному, три к двум или один к одному, причем самым распространенным является соотношение два к одному. Результат: чувство ритма, пение и речь (и, кстати, характерный смех нашего вида). «Корни поэзии, — считал Йоргос Сеферис, — это дыхание человека».
Иногда музыка одной культуры почти не воспринимается как музыка представителями другой культуры, которые слышат ее впервые. Порой оспаривается даже идея, что существует единственное понятие музыки. Однако в каждой культуре есть проявления, напоминающие музыку, и их связывает принципиальное сходство. Музыкальная культура практически всех народов использует интервальную систему, основанную на октаве, а большинство, кроме того, еще и квинту (хотя можно назвать как минимум один пример музыкальной культуры, которой неизвестна октава, и несколько, обходящихся без квинты). Поиск общности в форме и содержании может оказаться бесполезной тратой времени. Гораздо важнее понять, как музыка действует, а не что это.
Бэбинзили, племя пигмеев в Конго, используют полифонию (несколько голосов, поющих каждый свою мелодию одновременно) и полиритм (одновременное отбивание нескольких ритмов; бэбинзили могут использовать восемь, три, девять или двенадцать ритмов, объединенных в одно сложное целое). На Западе мало кто мог бы оценить такую музыку. Но первоначальное замешательство нетрудно преодолеть. Для этого можно, например, как советует антрополог Джером Льюис, послушать лес, в котором живут бэбинзили. Разные животные, в том числе обезьяны и птицы, производят одновременно большое количество звуков — и все вместе они становятся звуками леса. Для бэбинзили полифония и полиритм — способ имитации, отображения и познания секретов окружающего мира. По словам Льюиса, на самом деле их интересует синергия: технология волшебства, когда человек теряет ощущение собственного «Я» и становится открытым окружающему миру. Он рассказывает, что, когда голоса людей поют вместе определенным образом, возникает чувство спокойствия и счастья, «радостное состояние, в котором вы полностью забываете самого себя и растворяетесь в красоте звука».
Люди очень давно пытаются понять, каким образом музыка, не обладающая репрезентационными свойствами речи, способна «говорить» с нами так непосредственно. «Как возможно, — рассуждал Аристотель, — что ритмы и мелодии, являясь всего лишь звуками, напоминают состояния души?» Отвечая на этот вопрос, можно предположить следующее. Как мы видим, музыка основывается на базовых аспектах нашей физиологии и физического присутствия в мире: пульсе, дыхании, эмоциях, познании и т. д. Но, кроме того, как демонстрирует пример бэбинзили, для музыки очень важно внимание к явлениям окружающего мира, таким как звуки леса, то есть находящимся вне нас и вне нашей социальной группы. Музыка объединяет их таким образом, что заставляет нас острее ощутить свое присутствие в этом мире, свое бытие. Она расширяет наше сознание, усиливая чувство собственного «Я» и одновременно растворяя его, пусть временно, во внешнем мире.
Есть мнение, что сознание существует, потому что оно представляет собой эволюционную адаптацию: удивительное (по большей части) ощущение от собственного сознания стимулирует нас длить его и делать то, что нам нравится. Верна или нет эта гипотеза (а существуют и ее яростные противники), музыка, без сомнения, делает сознание более ясным, а желание жить — сильнее. Различные эксперименты с ритмом, динамикой, гармонией и тембром — это способы изучения и расширения нашего сознания и его границ.
Получается, человек — музыкальное животное. Или, если точнее, прямоходящее, музыкальное, лишенное оперения, бегающие на двух ногах... которые иногда заплетаются. Музыка сопровождает все стороны нашей жизни, если не стоит у ее истоков. Но остается вопрос: что мы делаем с этими способностями? Этот вопрос наводит на размышления об Орфее.
Согласно мифу, Орфей исполнял настолько прекрасную музыку, что она очаровывала птиц и зверей, заставляла танцевать деревья и камни, и даже реки меняли свое течение, чтобы быть ближе к музыканту. Однажды прекрасную жену Орфея Эвридику укусила змея, и она умерла. Безутешный Орфей пел столь грустные песни, что боги и нимфы плакали от сострадания к нему. По их совету Орфей спустился в Аид и умолил владык подземного мира вернуть к жизни его возлюбленную. Никогда ранее владыки царства мертвых не поддавались уговорам смертных, но удивительная музыка Орфея тронула их сердца, и они согласились воскресить Эвридику при одном условии: Орфей должен идти первым к выходу из Аида и не оглядываться, пока не достигнет границы земного мира. Орфей направился к выходу, Эвридика последовала за ним. Едва переступив порог царства мертвых, Орфей обернулся, забыв, что и Эвридика должна дойти до конца, чтобы исполнилось обещание. Эвридика исчезла навсегда, оставив Орфея в одиночестве.
Конечно, красивая сказка. Но какой в ней смысл? Можно ли сказать о ней словами Кристофера Смарта, что она «правдива»? Задача мифа заключается не только в том, чтобы преподать какой-то урок или донести какую-то истину. И все-таки три таких «послания» в этом мифе можно предположить. Первое — о нем я уже говорил, и оно настолько очевидно, что не заслуживает длительных рассуждений: музыка является одной из самых великих сил в жизни — сила музыки такова, что способна вызывать эмоциональное состояние, в котором человек, кажется, может преодолеть все на свете, даже смерть. Музыка, которая рождается в мире за пределами человеческого, в том числе пение китов, ниспровергает свойственный человеку эгоцентризм — как это сделала первая фотография Земли из космоса, — что подразумевает возможность глубинных изменений и расширения человеческого сознания.
Второе «послание» мифа об Орфее — предупреждение. В ключевой момент Орфей теряет самообладание и в результате теряет самое дорогое, что у него есть. Вывод: иногда нужно контролировать свои импульсы, даже если это крайне сложно. Такой же урок вынес еще один путешественник в Аид. Одиссея предупреждали дважды — тень пророка Тиресия и нифма Цирцея, — чтобы он боролся с искушением и не крал скот Солнца. Одиссей, одаренный божественной мудростью, поборол искушение, но не смог контролировать своих спутников, и они — неплохие на самом деле люди, прошедшие с Одиссеем через многие испытания, — воровством навлекли на себя страшные беды.
Третий вывод, который можно сделать из мифа об Орфее: никогда не смотреть назад. Но, как мне кажется, это неправильно. Суть не в том, чтобы забыть о прошлом, а в том, чтобы знать, когда и как вспоминать его. Доктрина вечного возвращения, о которой Ницше говорит в «Заратустре», тоже зачастую истолковывается неверно. Она не означает, что мы должны бесконечно повторять прошлое. Скорее, мы должны осознать и полностью принять все, что сделало нас теми, кто мы есть; в том числе наше эволюционное происхождение и общие с другими животными черты.
Соответственно, мы должны больше ценить предков человека. Это не значит, что мы должны быть сентиментальными по поводу каменного века или видеть в нем какую-то романтику. Излишний энтузиазм по отношению к доисторическим временам иногда уводил людей в очень странном направлении. Но мы должны постараться получить более четкое представление о мире и жизни разных представителей рода Homo.
Ученый и писатель Джаред Даймонд с определенной долей презрения писал о людях, живших до появления «поведенческой современности» — огромного скачка в технологическом и культурном развитии, произошедшего в последние несколько десятков тысяч лет. «Что можно сказать, — вопрошает он, — о существе, чьи каменные орудия труда немногим сложнее, чем палки, которые используют шимпанзе, чтобы достать термитов; орудия, которые совершенствовались бесконечно медленно, от крайне примитивных до просто очень примитивных?» По мнению Даймонда, только около 40000 лет назад мы перестали быть «просто еще одним видом крупного млекопитающего», причем не особенно выдающимся — наш ареал обитания был даже меньше, чем у львов.
Даймонду не хватает воображения. Гораздо интереснее позиция скульптора Эмили Янг:
В течение сотен тысяч лет мы делали инструменты из камня: люди сидели под деревьями, вытачивая, заостряя или кремень, или вулканическое стекло, или яшму, придавая им форму. И, наверное, ритмичные звуки их работы вместе со стрекотом цикад и пением птиц были их музыкальной гармонией.
Условия жизни первых людей были более благоприятны, чем те, в которых живут бушмены, австралийские аборигены или инуиты сегодня. Как подчеркивает Джонатан Кингдон, они жили на территории, где другие формы жизни присутствовали в таком изобилии, которое сегодня может показаться невероятным. При желании можно каждый день улавливать признаки их «музыки» в сотне незаметных действий. И если нам удастся, полагаясь на надежные интерпретации звуковых свидетельств, представить подробности этого далекого прошлого, услышать голоса тех, кто до сих пор был нем, тогда есть шанс, что и сегодняшняя, и будущая наша жизнь станут еще восхитительнее. А наша способность проходить и пробегать огромные расстояния в самых разных условиях, наша музыка, песни и танцы помогут нам в этом.
«Книга о самых невообразимых животных» на сайте издательства
